Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

самых сильных эпизодов в повести – эпизод несостоявшегося отъезда Потертого в родные места. Он и мечтает вернуться, и не может, он боится нарушить «спокойную» жизнь своих родных и не хочет обидеть Стюру… А Стюра? Тоже человек искалеченный: через многое она прошла, в том числе и через руки лагерных начальников… И природная ее доброта не превратилась ли в добродушное попустительство? В самом имени ее – Стюра – так и слышится стерпит; но не в том смысле, что «вынесет все, и широкую, ясную…».

Как же сохраниться человечности, искренности, надежде? Или все так искорежено, изгажено, что и места для нормальных чувств не осталось? Да нет: и в Споре есть тоска по человечности, и она, неповоротливая, толстая баба, пьющая самогонку с Потертым чуть не на равных, может быть участливой и деликатной.

Но и преувеличивать Стюрино благородство, выискивать в ней особую «душу» и высокую нравственность не будем. Все гораздо жестче пишет Владимов. Жестче и страшнее. Когда Потертый впадает в своего рода романтизм – «Не ко всякому же постучишься – и чтоб живая душа оказалась! Знал бы я, что ты тут рядом, под боком, можно сказать, жила!» – Стюра как отрезает: «Нет, это не сомневайся – пустить бы пустила. И пожрать бы дала. И выпить. Спал бы в тепле. А сама – к оперу, сообщить, вот тут они, на станции, и день и ночь дежурили».

Можно прочитать «Верного Руслана» и как притчу, в которой люди как бы зашифрованы под собачьими судьбами (и кличками). С точки зрения А. Синявского, написавшего одну из самых глубоких статей о «Руслане» (Синявский Л. Люди и звери // Континент, 1975, № 5, с. 367), Руслан – не просто караульная собака, а «честный чекист, русский богатырь», Трезорка и тетя Стюра – «народ», Ингус – «интеллигент, в некотором роде автор повести Г. Владимов» (но в дальнейшем сам автор этой концепции, А. Синявский, выходит далеко за ее рамки, рассматривая повесть Владимова в нравственном контексте классической русской литературы). Другая точка зрения, выраженная тоже в эмигрантской критике, – решительное несогласие с попыткой толковать повесть аллегорически, наподобие басни или притчи, где люди якобы загримированы под «зверей».

Я думаю, что «Верный Руслан» и не аллегория, и не просто «повесть о собаке» в ряду «Каштанки» или «Белого Клыка». Руслан уместил в своей драматической судьбе слишком много для караульной собаки, и в то же время, надо заметить, автор избежал искушения очеловечивания своего Руслана.

3

Если Владимов написал о трагедии преданности, о ее безысходности и о несчастье самого субъекта этой преданности, то, читая В. Войновича, мы переключаемся в совершенно иной регистр – в комедию преданности. Солдат Иван Чонкин, ведущий свое происхождение от Ивана-дурака, предан приказу, предан своей службе. Для Руслана Служба есть подлинное существование (а отсутствие Службы – крушение всего и вся, жизненная катастрофа), для Чонкина, отнюдь не фанатика, Служба есть долг солдата. И в полную меру отпущенных ему способностей он этот долг исполняет. Ивану Чонкину приказали охранять поврежденный самолет, и он его охраняет, пока приказ не снят, – никого не подпуская к своему «объекту». Терпят крах даже службы НКВД, получившие тайное задание уничтожить Чонкина: Иван со своей подругой Нюрой обезоруживает и арестовывает целый отряд во главе с капитаном Милягой. Чонкин обрастает легендой в глазах военного руководства; и вот уже его объявляют прямым потомком князей Голицыных, а предстоящую операцию по его обезвреживанию называют «ликвидацией банды Чонкина», хотя в составе «банды» только Иван да Нюрка.

А тем временем Иван, мучительно раздумывая над тем, как же прокормить «арестованных», договаривается с колхозным руководством об использовании их в качестве рабочей силы.

Войнович весело обыгрывает разные значения слова «преданный». Так, в одном из страшных снов Чонкина, которого мучает мысль о возможном обвинении в предательстве, появляется апокалиптический образ: «На первом подносе в голом виде и совершенно готовый к употреблению, посыпанный луком и горошком, лежал старшина Песков, за ним с тем же гарниром шли каптенармус Трофимович и рядовой Самушкин.

“Это я их всех предал”, – осознал Чонкин, чувствуя, как волосы на его голове становятся дыбом.

– Да, товарищ Чонкин, вы выдали Военную тайну и предали всех, – подтвердил старший лейтенант Ярцев, покачиваясь на очередном подносе и играя посиневшим от холода телом. – Вы предали своих товарищей, Родину, и народ, и лично товарища Сталина.

И тут появился поднос лично с товарищем Сталиным. В свисавшей с подноса руке он держал свою знаменитую трубку и лукаво усмехался в усы».

Так Войнович реализует в прозе жанр анекдота, получившего в 1960–1970-е годы необычайно распространение в стране «сериалами» – как своего рода «другая», неофициальная культура, противостоящая догматике и официозу.

Если Чонкин предан присяге и не может бросить самолет (сломанный и бесполезный), если Нюра предана своему Чонкину и, ничего не боясь, готова последовать за ним куда угодно, то такие, как капитан Миляга, играют лишь комедию преданности, а на самом деле предают все свои «убеждения» при первой угрозе. Миляга абсолютно беспринципен, да у него и нет никакой идеологии – вся его «железная преданность делу партии» есть миф. Служа в самом таинственном в стране (и, естественно, в районе) Учреждении, Миляга (как и вся его команда) с радостью отрекается от родины (не говоря уже об Учреждении). А само Учреждение по роду своей деятельности таково, что исчезновение Миляги, да еще с целым отрядом, никак не отражается на жизнедеятельности самого района.

В «Чонкине» есть один глубоко преданный идее человек – местный селекционер Гладышев, страстно погруженный в выведение ПУКСа – гибрида «Путь к социализму», – в котором «корешки» картофеля должны счастливо соединиться с помидорными «вершками». Гладышев, всецело отдавшийся выведению своего ПУКСа на чистом дерьме, не имеет времени думать о жене или ребенке. Его «преданность» направлена в будущее, отдаляющееся как горизонт, а потому совершенно недостижимое.

Если «Верный Руслан» – своего рода поэма о преданности, то «Чонкин» – пародия на поток массовой литературы о преданности, о военных подвигах и героизме. Невероятные рассказы о невероятных подвигах в тылу врага буквально заполонили страницы отечественных серийных изданий, которые с успехом могли бы конкурировать с печально известными подвигами агентов различных западных спецслужб. Но, пародируя, доводя до разрушительно смешного гротеска само окружение, Войнович с нескрываемой любовью, теплым юмором пишет своих главных героев. И при этом остается чистой воды сатириком. Он показывает, как деформируется, искажается сама идея преданности, попавшая в «идеологические» щипцы: в финале повествования, например, генерал, прослезившись, награждает Чонкина орденом за проявленную им стойкость в выполнении приказа, но тут же отменяет награду и буквально в следующей фразе называет Чонкина изменником. А одобрение красноармейцев немедленно сменяется… их же