Страстоцвет, или Петербургские подоконники - Ольга Кушлина

листья дрожат —

не путник в троллейбусе, но существо,

рожденное в доме дриад,

глядит на дома и деревья в окно,

скользящие плоско назад.

Посмотришь: глаза его там, на стекле,

наполнены скорбью, текут

почти без причины, почти…

Не спрашивай, что опечалило, — труд

напрасный… А спросишь — прости,

когда промолчит он в ответ.

В томленье попутчика, в муке пути

причины возвышенной нет,

как дереву слова на этой земле,

как мысли, что вьется движенью вослед,

нет силы возвысить униженный бред,

ни дальней дорогой брести.

Май 1972

* * *

Окно заложили. Устроили в нише ковчег

для книг переплетных, для певчей бумаги.

Я, кажется, помню, как медленно реяли маки,

как падал на них ослепительный снег.

Страдание — ты говоришь — это литература,

вживленная в печень прохладой своих проводов.

Но как же я помню страду приношенья плодов,

и жар пожирающий, и черноту смолокура.

О, вязкая тьма, шевелясь, обтекает ступни.

Мне страшно, и струны древесных волокон

смотри как шипят, — посмотри на деревья из окон,

давно упраздненных. Ограда. Брандмауэр. Пни.

На опийном поле я, кажется, плавал собакой,

по зернышкам ночи гремел, отзываясь костьми

на голос Хозяина: вот он я! Весь я! Возьми

для песьего дела, для травли души над бумагой.

Но тихо, и длинно, и не узнавая глядит…

Да! Больше не жду гармонической спайки.

Да, выстрадал жажду молчать и молчать без утайки,

уставясь на пыльный цветок между пальцев твоих.

Ты видишь разрыв между словом и тысячью судеб?

Я вижу: нарцисс высыхает, нарцисс

на стебле высоком так тягостно тянется вниз,

так долго себя сохраняя в надежде и чуде.

Июнь 1974

Комнатное растение

Паранойя цветов. Запрокинуты головы. Пар

лепестки ледяные окутал.

Но проснись проступающим утром,

свесив ноги с простуженных нар, —

в подоконник упрешься, в качанье

черных лопастей-листьев,

над землею замрешь безначальной,

над горшечною глиной повиснув.

Я бы сгрудился в горстке золою,

но смешали с полетом спросонья,

и лечу над горчичной землею,

что горчичник, горю под ладонью.

Ты летишь. Просыпаюсь и комкаю простынь. В окно

входят длинные казни растений.

Я бы — сломанной ветки мгновенней!

Словом, тихо в лечебнице, лампочкой озарено.

Знаешь, божьей травы корневище

так во сне и кричит или с койки

на пол падает, под полом рыщет

и летает, летает. И в лампу, в осколки.

Я бы врос головою в подушку,

с нарастающим кашлем срастился, —

но казенную подать подушно

кто заплатит за чудо российства?

Где горохом и дробью под пятками доски дрожат

и художества холода в окнах,

где надломленный стебель изогнут,

как земля на чужих рубежах, —

только этой, из дыр садоводства,

только бывшей земли шевеленье

согревает халатом сиротства,

пеленает колени шинелью.

Январь 1974

Литургия цветов

Наступает счастье

Плоть цветов усохла

свитые пелены из пепла —

до них невозможно коснуться

Царит вечер цветов

наполненный сухим потрескиванием

и отсутствием запахов

Люди передвигаются стоя

как вазы с цветами-аскетами

Сожаление о них недолго:

все народ спокойный, ко всему привычный

Ровные холмы — дыхание

и движение по гребню в открытом автомобиле

четверо нас

медленно едем

почти не едем

За всю дорогу ничего

вокруг нас не переменяется

Ко мне обращаются

Я отвечаю

Два озера-хранилища тишины

две створки одной раковины

две створки жемчужницы

сближаясь

Я спрашиваю и счастлив слыша не мой голос

Полное достоинства чередование

вопросов и ответов

Голоса ровные, лишены интонации

разговор двух отражающих плоскостей

между ними долго рассыпается

сухая голова астры

Так в пустоте вертятся мягкие колеса

и теплая пыль вращается вокруг солнца

и вокруг нас ничего не переменяется

пока едем

церковьцерковьцерковь

заходим в одну останавливаясь

Здесь собрались неповоротливые большеротые

георгины

грубооранжевые панычи

мальвы

В алтаре — РОЗА

Феокритова роза, не фетовская

Такая, как они были в бытии неокультуренном

отличимая от шиповника

разве хрупкостью материи и дрожью света

вдоль непрерывной дрожащей хрупкой

подвижной

границы лепестков и воздуха

Теокритова роза — не фетовская

Происходит литургия цветов

исповедь цветов

цветов причастие и перерождение

счастливое забвение

ботаники и морфологии

генетики и почвы

Мы стоим и выходим

мы стоим и усаживаемся в автомобиль

мы стоим и мысленно едем по гребню

но по коже наших тел

и по нашей одежде

долго еще плавают

пятна теплого цвета

пятна, чьи очертания подобны материкам

Апрель 1978

* * *

Во дни поминовения минут,

в себя вместивших жизнь десятилетий,

не я шепчу: вернитесь! Это ветер

сухими письмами шуршит, которых не прочтут,

чужими жизнями, которым не ответим…

О, если бы земля прияла их под спуд

и успокоила, — мы знали бы: не встретим

безмолвных лиц и голосов безлицых

во книгах-кладбищах, во дневниках-гробницах.

Во дни, когда во мне заговорят

ушедшие, — но глухо и незряче, — не я отвечу им,

лишь ветер, ветер плачет,

да в горлах жестяных грохочут и хрипят

комки застывших слез — но в таянье горячих…

Во дни, когда тепло войдет в меня, как яд, —

тепло дыханья всех, чей голос был утрачен,

чей опыт пережит, чей беглый высох почерк, —

в такие дни, в такие дни и ночи

я только память их, могильный камень, сад.

Осень 1971

УДК 882-4

ББК 84 (2Рос=Рус) 6-44

К 96

Кушлина О. Б.

Страстоцвет, или Петербургские подоконники. Изд. 2-е, испр. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021.