Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы - Екатерина Евгеньевна Дмитриева

также и задание, которое Муразов дает Хлобуеву: если в первоначальной редакции ему поручалось не только собирать деньги на церковь, но и «воздействовать на бунтующих крестьян», то есть соединить в себе кающегося грешника и проповедника, то в новой редакции мотив «проповеди» отпал и тема покаяния осталась неосложненной[378]. Исчезла при правке также реплика Муразова о необходимости служить Богу не только в монастыре, но и в свете.

В речи Чичикова, пытающегося осмыслить свою жизнь, усиливается в процессе правки роль барочных метафор («сокрушенье в щепки всего корабля», «жизнь <…> как суд<но> среди волн» и др.). И появляется монолог Муразова о великом назначении Чичикова и о преображении греховного человека:

Назначенье ваше быть великим человеком, а вы себя запропастили и погуби<ли> ~ если попрекнешь его им же, его же достоинствами, им опозоренны<ми,> в нем покол<е>блется невольно, и весь он потрясется.

Соответственно усиливается далее и описание пробужденного к новой жизни Чичикова:

Вся природа его потряслась и размягчилась. Расплавляетс<я> и платина, твердейший из металлов, всех долее противящийся огню, когда усилится в горниле огонь. ~ Подается и крепчайший муж в горниле нещастий, когда, усиливаясь, они нестерпим<ым> огнем свои<м> жгут отверделую природу.

Таким образом, при всем своем разнообразии правка, вносившаяся Гоголем в верхнем слое, имела определенную направленность. Была усилена тема антагонизма между городом и деревней. Усилились инвективы Гоголя против «промышленной Европы» и идей ложного Просвещения и нерусского воспитания. Усилился также дидактический пафос и тема спасения падшей души.

Вместе с тем в обрисовке персонажей Гоголь стал избегать амбивалентности, которая еще присутствовала в нижнем слое. Герои его становились более одномерными: панегирически рисовался в верхнем слое директор училища Александр Петрович, упрощался характер Федора Ивановича, сменившего идеального наставника. Скупее стали размышления о характерах Тентетникова, Леницына и др. Собственно, с этим, по-видимому, связано и упразднение Гоголем «преказусного анекдота» о немце-управителе («полюби нас чорнинькими, а белинькими нас всякой полюбит»), как и авторского отступления о «грязном человеке», который «и в самом падении» «требует любви к себе».

Очевидно, что при переработке рукописи Гоголь старался освобождаться от бытовых диалогов (например, перебранки буфетчика Григория с ключницей Перфильевной) и бытописательных картин (описание обеда у Петуха), сокращая их или вовсе убирая. Исчезли в позднейшей редакции текста в результате правки и многие автореминисценции Гоголя: пригрезившаяся Чичикову будущая жена, в которой, как уже было сказано выше, узнаются мотивы «Женитьбы», грустный напев русских песен, о котором Гоголь писал в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и в первом томе «Мертвых душ», сцена с Чичиковым, пытающимся пройти в дверь вместе с Петухом, напоминающая сцену из «Ревизора», и т. д. Наконец, в стилевом отношении Гоголь в процессе правки уходил от барочности языка, столь характерной для его более ранних текстов, устраняя экзотизмы, варваризмы, а также тавтологию, заметно присутствующую в нижнем слое («Терпеньем можно сказать повит, спеленат и будучи, так сказать, сам одно олицетворенное терпенье» – вместо: «На терпеньи, можно сказать, вырос, терпеньем воспоен, терпеньем спеленат и сам, так сказать, ничто (так. – Е. Д.) другое, как одно терпенье…»).

Ономастика второго тома и вопросы возможной датировки

При определении хронологической последовательности редакций сохранившихся глав второго тома, а также их возможной датировки важную роль у Гоголя играют имена, которые устанавливались у него не всегда сразу и не всегда просто[379].

Так, Тентетников, центральный персонаж главы I второго тома, имя которого упоминается еще и в главе II нижнего слоя (ранней редакции), и главах II и IV верхнего слоя (поздней редакции), в последней из сохранившихся глав в обеих редакциях именуется Дерпенниковым. То, что в воспоминаниях современников, присутствовавших на чтениях Гоголем глав второго тома в 1849–1851 годах, фигурировало одно лишь имя Тентетникова, есть еще один аргумент в пользу более раннего происхождения последней из сохранившихся глав (см. с. 165 наст. изд.).

Впрочем, существует и иная гипотеза: Тентетников и Дерпенников в утраченной редакции второго тома поэмы могли быть разными персонажами. Дерпенников – юношей, осужденным за какое-то «преступление против коренных государственных законов», а «ленивый» Тентетников был всего лишь замешан «в деле филантропического общества»[380].

Ю. Н. Тынянов относил «имя» Тентетников к разряду словесных масок, в которых, как и в имени Петра Петровича Петуха, решающую роль играет излюбленный Гоголем звуковой повтор[381]. Гоголь внес это имя в записную книжку 1846–1851 годов, подаренную ему в октябре 1846 года В. А. Жуковским:

Дрягил. Поддончиников. Тентетников. Баранчиков. Никита Семенович Коза. Бухманлов. Чухалов[382].

Расположение этой записи сразу после заметки о том, что ему следует делать по приезде в Симбирскую губернию («Первою моей заботою по приезде в губернию будет заслужить доверенность благородного си<м>бирского дворянства»[383]), позволяет предположить, что Гоголь сменил фамилию героя лишь по приезде в Россию и что появившаяся в это время новая редакция второго тома, представленная нижним слоем сохранившихся глав, была связана с впечатлениями его по возвращении на родину[384].

Существует также гипотеза, выдвинутая Т. Демидовой, согласно которой само имя Тентетников могло иметь симбирское происхождение, будучи образованным от названия деревни Теньковка, которая существует и поныне недалеко от симбирского имения Языковых[385]. По другой версии, фамилия Тентетников образована от украинских слов «тандета» или «тандита» – «ветошный ряд», «старые изношенные платья, лоскутье, ветошь» и прилагательного «тандитний» – «бесполезный, напрасный, лишний, негодный, пустой»[386]. Согласно еще одной версии, фамилия связана с украинским словом «тендiтний» – тонкий, нежный[387], которое было использовано Гоголем также в «Старосветских помещиках»[388]. Именно эта версия послужила впоследствии основой для, по правде сказать, весьма сомнительной интерпретации Тентетникова как персонажа, в котором Гоголь воплотил «мысль о тщетности и бесплодности движения декабристов»[389].

Особого внимания заслуживает версия, которую предложила Л. Розсоха, указавшая на связь имени гоголевского персонажа с родом Лясковских-Тендетниковых: к нему принадлежали знакомые Гоголей-Яновских, проживавшие в селе Слободка (укр. Слобiдка) Миргородского уезда, в нескольких верстах от Кибинец (имения Д. П. Трощинского, управителем которого был отец Гоголя). Род Лясковских известен был с XVII века. Вторая часть фамилии (Тендетников) добавилась, по-видимому, в XVIII веке, как происходящая от украинского прозвища «тендiтник», «тендитный» (нежный), в свою очередь восходящего к французскому tendre; такое же прозвище (фамилию) носил и богатый род Зiнькiвського повета Полтавской губернии[390].

Колебания в выборе имени для героя гоголевские рукописи обнаруживают и в отношении персонажа, который в позднейшей редакции второго тома фигурирует как Константин Федорович Костанжогло. В ранней редакции персонаж этот именуется Гоброжогло или Гордажогло: оба имени альтернативно были использованы и