Маски Пиковой дамы - Ольга Игоревна Елисеева

Он вопрошал источник наслажденья

И, закипев, душой терялся в нем…

И, не страшась божественного гнева,

Вся в пламени, власы раскинув, Ева,

Едва, едва устами шевеля,

Лобзанием Адаму отвечала,

В слезах любви, в бесчувствии лежала.

Для человека того времени подобное дерзко было даже воображать. Если предположение, будто «Гавриилиада» содержала намек на Александру Федоровну[257], верно, то в 1828 году Николаю I по-человечески оказалось очень трудно простить поэта. Ставя императору в упрек вскрытие полицией частного письма Пушкина жене, следует задуматься о зеркальности этого события по отношению к юношескому поведению самого поэта.

«Ревностью горя»

Позднее в «Евгении Онегине», описывая салон княгини Татьяны, Пушкин приведет к ней на бал и царскую чету. В черновых набросках восьмой главы Александр I танцует вместе с Лаллой-Рук — прозвище Александры Федоровны.

Великая княгиня Александра Федоровна в костюме Лаллы-Рук. 1823 г.

Великий князь Николай Павлович и великая княгиня Александра Федоровна в костюмах Алариса, принца Бухарского, и Лаллы-Рук. 1823 г.

И в зале яркой и богатой,

Когда в умолкший тесный круг

Подобна лилии крылатой

Колеблясь, входит Лалла-Рук

И над поникшею толпою

Сияет царственной главою

И тихо вьется и скользит

Звезда-Харита меж Харит

И взор смешенных поколений

Стремится ревностью горя

То на нее, то на царя…

«Взор смешенных поколений», горящий ревностью и устремленный то на Лаллу-Рук, то на Александра I — это, возможно, и есть взор императрицы Елизаветы. Какой бы прекрасной, возвышенной и «духовной», как выразился о ней Александр Христофорович Бенкендорф, ни была Психея, она могла показать и иную сторону личности. Холод, замкнутость, пренебрежение чужими чувствами.

Рассчитывала ли супруга Александра I на возвращение мужа и возможное рождение, уже в зрелых летах, наследника? (После ее смерти подобные легенды возникли и будоражат исследователей до сих пор[258].) Некоторые иностранные дипломаты, например, Жозеф де Местр, были убеждены, что император опасается иметь детей от императрицы Елизаветы[259], так как в этом случае она сможет претендовать на роль регента, и ею воспользуются заговорщики.

На прямой разговор с царем отважилась именно фрейлина Эделинг, чей ум и обращение он особенно ценил. Наклонив свою «коровью голову», фрейлина начала внушать императору «голосом, сладким, как музыка»[260]: «Подданные ваши желали бы, чтобы царствование ваше продолжено было вашим сыном, который бы походил на вас». Император ответил: «Но у меня есть брат Николай. Что скажете вы о нем?» — «Он не ваш сын», — не смутилась фрейлина. Характерен ответ: «Вот еще! Кто вам сказал, что будь у меня сын, он был бы лучше брата Николая? Он уже воспитан, и мы его знаем. Если бы после меня остался ребенок, малолетство его было бы очень опасно для государства»[261].

Завершив беседу, Александр I раздраженно бросил одному из сопровождавших: «Она хочет снова заставить меня спать с женой!» Это был однозначный ответ: нет, — адресованный Елизавете Алексеевне и переданный через фрейлину, как пушкинский поцелуй.

Глава девятая. «Письма по четыре страницы»

Принято считать, что эпиграф к третьей главе «Пиковой дамы»: «Вы пишите мне, мой ангел, письма по четыре страницы, быстрее, чем я успеваю их прочитать», — действительно взят Пушкиным из переписки. Это неверно. Слова представляют почти прямую цитату из «Записок» Екатерины II, которыми поэт владел в копии.

Летом 1756 года Петр Федорович, тогда еще наследник престола, сблизился с Матреной Герасимовной Тепловой. Эта дама оказалась навязчива, и супруг Екатерины простодушно жаловался жене: «Вообразите, она пишет мне письмо на целых четырех страницах и воображает, что я должен прочесть это и более того — отвечать на него… Я ей велю прямо сказать, что у меня нет времени»[262].

С «Записками» же Екатерины Великой перекликается пассаж в мемуарах Эделинг, касающийся императрицы Елизаветы Алексеевны, которая по дороге в Россию опасалась «произвола молодого варвара»: «Сама она не была равнодушна к соблазнам величия. Возвышенная душа ее была создана для престола»[263]. У Екатерины как раз перед свадьбой с Петром III, действительно варваром под пером жены: «Сердце не предвещало мне ничего хорошего. Я ясно видела, что великий князь не любит меня… Но я не была столь равнодушна к короне Российской империи. Одно самолюбие меня поддерживало».

Значительная часть третьей главы (до прихода Германна в дом графини) отдана Лизавете Ивановне. Эпиграф через «Записки» связывает ее и с Екатериной II, и с Елизаветой Алексеевной.

Позволительно спросить: а могла ли супруга Александра I в действительности повторить путь Екатерины Великой? Стать продолжением Старухи?

«Нас заедают немцы»

Полагаем, что нет. И в этом вина не ипохондрии бедной дамы. Ни она, ни великая княжна Екатерина Павловна (гипотетическая Екатерина III), ни позднее супруга Михаила Павловича — великая княгиня Елена Павловна, бредившая записками бабушки мужа, — не имели шанса получить корону. Дело не в многочисленной мужской родне. Ею при переворотах легко пренебрегали.

Изменилось само время. Общество стало иным. Более щекотливым, более ранимым и в национальном, и в половом вопросе. Его предпочтения потянулись к другому полюсу. Когда-то автор этих строк в частной беседе услышал от биографа Петра I Николая Ивановича Павленко удивительные слова: «Если бы Екатерина была мужчиной, русским, ее превозносили бы больше, чем Петра». Потом пожилой историк написал целую книгу о Екатерине, в которой доказывал, что она была менее великой, поскольку черпала сподвижников только из дворян, а Петр — и всех слоев общества, включая прогрессивные низы… Бог судья.

Но «осадок остался». Самая русская из русских императриц (до Марии Федоровны, супруги Александра III, о которой говорили, что она «святее, чем все московские колокола»[264]), написавшая в «Антидоте» горькие слова о том, что после Петра «русским было непростительно быть русскими дома»[265], Екатерина тем не менее родилась женщиной, немкой.

Современники Пушкина остро чувствовали грань. Посещавший Россию в 1830 года британский эмиссар Джеймс Александер заметил эту особенность: «Беседуя с русскими о Екатерине Великой, этой замечательной женщине, я был удивлен, заметив, что им не нравится, когда я добавляю к ее имени эпитет „великая“, да и вообще, как мне кажется, они не слишком расположены упоминать об этой императрице. Мне постоянно напоминали, что она чересчур явно проявляла свое пристрастие к иностранцам, потому что сама она была немкой… Русские говорят: „Нас заедают немцы“, и поскольку они полагают, что вполне могут обойтись без иностранцев, неудивительно их подозрительное отношение к чужеземцам»[266].

Те же настроения в высшем обществе