Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова - Егор Станиславович Холмогоров

«И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, – думал он, – связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».

В эту минуту, дописывая этот текст, Чехов сам понимает, что он – Петр, только что отрекшийся от Христа, от Того, Кого он сам исповедал как Сына Бога Живаго. И исшед вон, плакася горько. Коронный чеховский уход оборачивается исходом с плачем. И вот мир приобретает ясность, цельность и смысловую связанность в воплотившемся в нём Христе.

Но нет. Тут Антон Палыч спохватывается. И «Студент» заканчивается совсем не вышеприведенным абзацем, а следующим:

«И чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только двадцать два года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».

Роковое чеховское слово – «казалось».

Вновь покрывало майи, покрывало кажимости задергивает вроде бы открывшуюся Истину. Пустота, скрытая за этим покрывалом, вновь вступает в свои права. Смысл жизни оказывается не более чем игрой молодой крови, и Чехов вновь отправляется по своей выжженной степи к лжи и пустоте «Архиерея».

Показалось.

Человек из Поволжья. Василий Розанов глазами ортодокса

Когда я был моложе, Розанов казался слишком глупым для меня. Раздражали розановская двусмысленность и двуличность, метания между юдофобией и юдофилией, слезливость и саможаление, неоязыческая муть, совершенно непонятная в виду моей влюбленности в ортодоксию. Вся розановская струя в русской литературе и публицистике – Галковский, Крылов, Ольшанский, меня удивляла.

Теперь я кажусь себе слишком глупым для Розанова. Возможно, мне не хватает ума, чтобы мыслить неправильно, и таланта, чтобы двоиться. Возможно, я не умею мыслить как Розанов по тем же причинам, по каким не вожу машину – расшибусь.

Однако я регулярно открываю Розанова и нахожу у него чудо мысли.

«Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И всё понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем».

А оказавшись два года назад на его и Леонтьева могиле, искренне и от всей души молился.

Розанов был женат вторично, то есть по тогдашним законам неженат. И за это по сути возненавидел Церковь, чьи законы встали на пути его семейного. Я женат, если верить Википедии, в четвертый раз, и моя жизнь это чреда личных катастроф, однако Церковь – это единственное, что я по-настоящему люблю. Ещё Россию и русских, но Россия и русские и есть Церковь, а Церковь и есть русские и Россия. Ломать святой дом только потому, что он устроен не по твоим грехам… Так ты ведь потому в него и пришел, что он так устроен – был бы он устроен иначе, ты в него и не пошел бы.

Я всю жизнь цитирую Розанова даже и не любя. Чудо цитаты. Перлы. Выкопанные в ворохе тех самых опавших листьев (а ведь среди опавших листьев большая часть – полусгнившие). Если бы я имел привычку собирать в книги всё, что прочел и записал (не дай Бог кому-то придет в голову посмертно издавать мои записи из соцсетей – позор будет), тоже мусора было бы изрядно.

А у Розанова есть чистые жемчужины. Одна из них такова, что я выпишу полностью чужого текста на несколько страниц:

«У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.

У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть.

У француза – «сhere France», у англичан – «Старая Англия». У немцев – «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет – «проклятая Россия».

Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии «ниспровержения государственного строя».

Щедрин смеялся над этим. «Девочка 16-ти лет задумала сокрушение государственного строя Хи-хи-хи! Го-го-го!»

Но ведь Перовская почти 16-ти лет командовала 1-м марта. Да и сатирик отлично все познал – «Почитав у вас об отечестве, десятилетний полезет на стену».

У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятие».

Посмотрите названия журналов «Тарантул», «Оса» Целое издательство – «Скорпион» Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал) «Шиповник».

И все «жалят» Россию «Как бы и куда ей и пустить яда».

Дивиться ли, что она взбесилась.

И вот простая «История русского нигилизма».

Жалит ее немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол.

И в середине всех, распоясавшись, «сам русский» ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины…

Я учился в Костромской гимназии, и в 1-м классе мы учили «Я человек, хотя и маленький, но у меня 32 зуба и 24 ребра». Потом – позвонки.

Только доучившись до VI класса, я бы узнал, что «был Сусанин», какие-то стихи о котором мы (дома и на улице) распевали еще до поступления в гимназию:

…не видно ни зги!»

…вскричали враги.

И сердце замирало от восторга о Сусанине, умирающем среди поляков.

Но до VI класса (т. е. в Костроме) я не доучился. И очень многие гимназисты до IV-го класса не доходят: все они знают, что у человека «32 позвонка», и не знают, как Сусанин спас царскую семью.

Потом Симбирская гимназия (II и III классы) – и я не знал ничего о Симбирске, о Волге (только учили – «3600 верст», да и это в IV-м классе). Не знал, куда и как протекает прелестная местная речка, любимица горожан, – Свияга.

Потом Нижегородская гимназия. Там мне ставили двойки по латыни, и я увлекался Боклем! Даже странно было бы сравнивать «Минина и Пожарского» с Боклем: Бокль был подобен «по гордости и славе» с Вавилоном, а те, свои князья, – скучные мещане «нашего закоулка».

Я до тошноты ненавидел «Минина и Пожарского» – и собственно за то, что они не написали никакой великой книги вроде «Истории цивилизации в Англии».

Потом университет. «У них была реформация, а у нас нечесаный поп Аввакум». Там – римляне, у русских же – Чичиковы.

Как не взять бомбу; как не примкнуть к партии «ниспровержения существующего строя».

В основе просто.

Учась в Симбирске – ничего о Свияге, о городе, о родных (тамошних) поэтах – Аксаковых, Карамзине, Языкове, о Волге – там уже прекрасной и великой.

Учась в Костроме – не знал, что это имя – еще имя языческой богини; ничего – о Ипатьевском монастыре. О чудотворном образе