Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин

максимальное расширение версии электронной? Уже в 2015–2016 годах на сайте появились спецвыпуски с лихой полемической начинкой. Причем успех этих спецвыпусков был так очевиден, что они вскоре сменились журналом в журнале «Легкая кавалерия», сознательно нацеленным на то, чтобы своей провокативностью возбуждать споры в литературном сообществе[295]. И появилась наконец при редакции собственная школа креативного письма «Пишем на крыше»…

Подвижный, словом, журнал, откликающийся и на переменчивую моду, и порою на то, что раньше называли требованиями момента. Ну вот, например, продолжается специальная военная операция – и Ирина Плеханова, доктор филологических наук, специалист по творчеству И. А. Бродского, уже доказывает на страницах академического журнала, что открытием СВО стала новая русская поэзия. Она заявляет о себе не только тематически – антологиями патриотической лирики <…> Открылось новое чувство жизни – в присутствии смерти, вернулась безусловная правда речи[296].

А отчего бы, собственно, журналу, дорожащему ценностями «имперского европеизма», демонстративно тяготеющему к «срединности» и компромиссу, не печатать такие статьи?

Со «Знаменем»

Как рассказала критику Федору Левину дочь Воронского Галина Александровна, в начале 1930-х ее отец работал старшим редактором в Государственном издательстве худ. литературы. Тут у него возникла мысль об издании лит<ературно>-худ<ожественного> и общ<ественно>-публиц<истического> оборонного журнала в связи с нарастанием военной опасности. При встрече с Горьким Воронский поделился с ним своими соображениями. Горький очень одобрил, сказал, что переговорит со Сталиным. Сталин тут же заинтересовался. Пригласил Воронского. Это была их последняя встреча. Воронский изложил свой проект. Сталин предложил ему войти в редколлегию и стать редактором. Воронский поставил условие: единоличное редакторство, редколлегия только совещательная, и чтоб аппарат ЦК не вмешивался. Сталин промолчал. Потом Воронский говорил ему, что надо вернуть к работе Раковского, такая большая культурная сила, образованный коммунист. Сталин сказал: – Обойдемся![297] Под конец разговор принял характер спора. Сталин остался недоволен, на прощание не подал руки. Журнал был создан: «Локаф» (<Литературное> объедин<ение> Кр<асной> армии и флота), позднее превратившееся в «Знамя».

Воронского к участию не привлекли[298].

Зато привлекли испытанных партийцев и военных партработников: ответственным редактором первых номеров за 1931 год был поставлен начальник Воениздата Леонид Дегтярев, номера за 1933 год подписаны редколлегией, куда, помимо литераторов Всеволода Вишневского, Александра Исбаха, Владимира Луговского, Алексея Новикова-Прибоя, по совместительству входили Семен Рейзин и Михаил Субоцкий из Политуправления РККА, а также первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев. С января 1934 года и по октябрь 1938-го на посту ответственного редактора «Знамени» пребывал Михаил Ланда, армейский комиссар 2-го ранга, занимавший аналогичные должности еще и в газете «Красная звезда» и журнале «Военная мысль»)[299].

В дни Большого террора писателей членов редколлегии «Знамени» не тронули[300], а комиссаров из ГлавПУРа и ЦК ВЛКСМ репрессировали всех до единого. Как символическое напоминание о тех легендарных временах журналу остались обложки цвета хаки и непременное, вплоть до 1989 года, присутствие в редколлегии многозвездных генералов.

Но остались, впрочем, и тексты. Прежде всего, конечно, публицистические и беллетризированные агитки да проникнутые лютой классовой злобой романы типа «Одиночества» Н. Вирты (1935, № 10). Но не только они, а еще и рассказы А. Платонова, В. Гроссмана, К. Паустовского, очерково-исторические повести В. Шкловского, «Одноэтажная Америка» И. Ильфа и Е. Петрова (1936, № 10–11), романы, статьи и переводы неутомимого И. Эренбурга, исторические произведения о военной славе России с выразительными названиями «Граф Рымникский-Суворов», «Суворов в Европе», «Князь Тавриды», «Гангут».

И чуть ли не в каждом номере переводы, часто в сокращении или фрагментами, но все-таки: «Прощай, оружие!» и «Снега Килиманджаро» Э. Хемингуэя, «Возвращение» Э. М. Ремарка, «Условия человеческого существования», «Рассказы об Испании» и «Годы презрения» А. Мальро, «Успех», «Изгнание», «Москва 1937» Л. Фейхтвангера и даже «Путешествие на край ночи» Л. Селина. Все, словом, что интерпретировалось в антифашистском ключе, что держало общество в ожидании неминуемого мирового пожара.

И вот он разгорелся. «Красную новь», «Молодую гвардию», «Дружбу народов», «Интернациональную литературу» прикрыли, а «Знамя» в течение всей войны выходило бесперебойно, лишь сдваивая многие свои номера. Вполне понятно, что война меняла приоритеты, на второй план отходила предвоенная коминтерновская идеология, открыто прославлялась русская военная история, а на этой основе возрождался державный патриотический пафос, оказавшийся в годы национальной трагедии надежнее и понятнее воюющей стране, чем официальная идеология ВКП(б).

Власть, казалось, могла бы быть довольной. Так ведь нет же!.. 2 декабря 1943 года, то есть на 894-й день великой войны, Маленкову поступает докладная записка о «грубых политических ошибках» в публикациях «Октября» и «Знамени». В ближайшие два дня приняты постановления Секретариата ЦК ВКП(б) «О контроле над литературно-художественными журналами» (2 декабря) и «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов» (3 декабря), и, хотя всем досталось на орехи, без резких выпадов в сторону «Знамени» тоже не обошлось. Для контроля за каждой из журнальных редакций в том же декабре были назначены персональные кураторы от Агитпропа ЦК: руководство «Новым миром» возложили на Георгия Александрова, «Октябрем» – на Петра Федосеева, «Знаменем» – на Алексея Пузина, которого в марте 1944-го сменил Михаил Иовчук[301].

Однако, судя по тревожным запискам в инстанции, с заданием партии не справились и они. Так что 23 августа 1944 года власть полностью сменила состав «знаменской» редакции: ответственным редактором был назначен Всеволод Вишневский[302], а членами редколлегии стали Константин Симонов, Анатолий Тарасенков (заместитель редактора)[303], Леонид Тимофеев, полковник НКВД Михаил Толченов, чуть позже к ним прибавился Николай Тихонов, беспартийный руководитель Союза писателей.

И в жизни журнала начались золотые годы – он стал первым не только по административному, но и, очень условно говоря, по гамбургскому счету.

Конечно, «золотыми» эти годы кажутся лишь сейчас, с безопасного удаления. А тогда каждый шаг был что по минному полю: цензура бдила, Агитпроп отнюдь не миндальничал с ослушниками, а Дмитрий Поликарпов, тогдашний партийный куратор Союза советских писателей, вел со «Знаменем» и его авторами войну на истребление. И настолько рьяно, что «Спутники» Веры Пановой (1946, № 1–3) были опубликованы, удостоены Сталинской премии и возведены в ранг классики лишь благодаря личному вмешательству вождя, а Поликарпов, по легенде напутствуемый словами «Других писателей у меня для вас нет», со скандалом и на долгие годы потерял возможность руководить советской литературой.

Поэтому все добывалось в боях. Однако бои боями, но в литературной среде «Знамя» очень быстро стало восприниматься как питомник текстов, которые почти непременно отметят Сталинскими премиями: первая редакция «Молодой гвардии» Александра Фадеева (1945, № 2–12), «Люди с чистой совестью» Петра Вершигоры (1945, № 8; 1946, № 4–6), поэма «Дом у дороги» (1946, № 5–6) Александра Твардовского вслед за «Василием Теркиным» (премия за 1941–1945 годы), «Пулковский меридиан» и «Ленинградский дневник» (премия 1946 года) Веры Инбер, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова (1946, № 8–10), «Ночь полководца» Георгия Березко (1946, № 11), «Звезда» Эммануила Казакевича (1947, № 1), «Кружилиха» Веры Пановой (1947, № 8–12).

Разумеется, эти памятные публикации были идеологически выгодно