Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин

подсвечены киноповестью «Падение Берлина» Михаила Чиаурели и Петра Павленко, романом, которому все тот же Петр Павленко бесстыдно дал название «Счастье» (1947, № 7–8). Но не забыть и того, что в годы, вошедшие в историю под именем самого мрачного семилетия в истории литературы, на страницах «Знамени» появились не только разученные во всей стране стихотворения «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского (1946, № 7) и «Коммунисты, вперед!» Александра Межирова (1948, № 2), но и переписываемая в тетрадки поэма Маргариты Алигер «Твоя Победа» (1945, № 9), где единственный раз в подцензурной печати внятно говорилось о подвигах солдат и офицеров-евреев.

Андрей Платонов, Эммануил Казакевич, Василий Гроссман, Виктор Шкловский, Константин Паустовский, Александр Бек, Юрий Нагибин – вот авторы «Знамени» в эти годы. Даже у Юрия Тынянова и то предсмертной публикацией стали напечатанные в журнале главы из незавершенного романа «Пушкин» (1943, № 7–8).

По дневникам Вишневского, по частично изданным материалам редакционного архива, по книге Натальи Громовой «Распад» о судьбе критика Тарасенкова видно, что решения принимались не только в противостоянии с властью, но и в спорах между руководителями журнала. До поры до времени у каждого из них было право на свое мнение, и триумфом заместителя главного редактора можно считать апрельский номер 1945 года, где Тарасенков напечатал стихи Анны Ахматовой и собственную восторженную статью «Новые стихи Бориса Пастернака».

Расхождения между «знаменосцами» с годами становились, впрочем, все круче, а главное – адской серой из Кремля, от Старой площади пованивало все убийственнее. Так что стоило в августе 1946-го грянуть постановлению о журналах «Звезда» и «Ленинград», где «Знамя» даже не упоминалось, как Вишневский[304], а затем и Тарасенков от своих былых литературных, да и дружеских симпатий наотрез отказались. Почем зря пошли крошить низкопоклонников, космополитов, наймитов мирового империализма, свои собственные ошибки и заблуждения, и флагман советской литературы хоть чем-то перестал отличаться от общего верноподданного строя, но поздно, поздно…

Крупных проколов, то есть «идейно-порочных и неполноценных в художественном отношении произведений», среди «знаменских» публикаций уже вроде и не было, но подлавливали на всем. На том, например, что в невинной повести «Редакция» (1948) действовали «положительные евреи», да и автор повести Н. Мельников при ближайшем рассмотрении оказывался Мельманом.

Вот и дождались – сначала, 4 октября 1948 года, Оргбюро ЦК прицыкнуло «Бойся!»: мол, «редакция журнала „Знамя“ не справляется с возложенными на нее задачами и в своей работе допустила ряд серьезных ошибок». И наконец 27 декабря того же года начальство рявкнуло в полную силу: Всеволод Вишневский[305] вместе почти со всеми членами редколлегии был уволен, а главным назначен не слишком пока известный прозаик, зато опытный правдист Вадим Кожевников.

Сформулировали и программу:

На страницах журнала должны публиковаться произведения, правдиво и ярко отображающие жизнь в ее революционном развитии, раскрывающие новые высокие качества советских людей – строителей коммунизма. Руководствуясь методом социалистического реализма, советские литераторы должны смелее вторгаться в жизнь, горячо поддерживать все новое, коммунистическое и смело бичевать пережитки, мешающие советским людям идти вперед[306].

Этой программы «Знамя» и старалось держаться несколько десятилетий. Выставкой достижений литературного хозяйства журнал так и остался, но уже совсем иных достижений: «Плавучая станица» Виталия Закруткина (1950), «Жатва» Галины Николаевой (1950, № 5–7), «Югославская трагедия» Ореста Мальцева (1951)[307], «Волга-матушка река» Федора Панферова (1953), «Русский лес» Леонида Леонова (1953, № 10–12)[308]. В том же ряду одаряемых Сталинскими премиями оказались и водянисто-патетическая «Весна на Одере» (1949), которой Эммануил Казакевич оправдался после разгромной критики повести «Сердце друга» (1948, № 5)…

За Кожевниковым уже навсегда закрепилась репутация редактора патологически осторожничавшего и, – как сказал бы Солженицын, – «чутконосого», каждый свой шаг сверявшего с показаниями минутной стрелки на Кремлевских часах.

Член редколлегии «Знамени», весьма почтенная дама[309], говорила гордо: «Мы никогда не отклонялись от линии партии. Вадим шел на этажи и узнавал линию партии на неделю…» (Григорий Бакланов)[310].

Кожевников, – вспоминает Ася (Анна) Берзер, – еще в начале своей редакторской карьеры «жаловался очень искренно, что не может жить без указаний из ЦК, описывал, как бегал по этажам ЦК, чтобы узнать, чтобы вынюхать там – у дверей»[311]. Да и позднее этой привычки он не утратил: «По слухам, – говорит Ирина Янская, – Кожевников ежеутренне отправлялся в ЦК и в тамошних коридорах собирал свежую информацию на предмет дальнейших действий. Однажды, возвратившись, он созвал весь коллектив: „Вот ведь совсем скоро будет праздноваться пятидесятилетие СССР. Все начнут им (? – И. Я.) лизать… И мы можем оказаться в хвосте! Па-анимаете, какая история!“ (это было его любимое присловье)»[312].

Все так, конечно. Однако же: в годы истребления безродных низкопоклонников ни одного еврея из редакции он не выгнал и, более того, – напоминает Наталья Иванова, – «когда был назначен главным редактором, позвал на работу в редакцию пострадавших, или, с точки зрения борьбы с „космополитами“, сомнительных»[313]. Так что на всех этапах кожевниковского правления и редакторы собирались в журнале отменные: от Бориса Сучкова, Софьи Разумовской и Нины Каданер до Ольги Труновой, от Льва Аннинского и Станислава Куняева, в ту пору еще не сведенного с ума собственной национальной озабоченностью, до Натальи Ивановой и Эльвины Мороз.

Да и печатал Кожевников отнюдь не только своих сановных товарищей по секретариату Союза писателей. Все, разумеется, знают, что в «Знамени» были опубликованы пастернаковские «Стихи из романа» (1954, № 4) – любопытные страницы, где, – как прокомментировал автор в письме Ольге Фрейденберг, – лени и стали <т. е. ритуальных упоминаний Ленина и Сталина> нет и в помине[314].

Но нелишне напомнить, что «Новые строки» Пастернака появились на журнальных страницах и в августовском номере за 1956 год, когда «компетентные товарищи» уже знали, что «Доктор Живаго» передан на Запад. Недаром ведь, никак не откликнувшись на «Стихи из романа», новую подборку разбирали и на совещании с главными редакторами, и даже на заседании Секретариата ЦК. Всемогущий Суслов назвал эту публикацию, и в особенности стихотворение «Быть знаменитым некрасиво…», «очень большой ошибкой», а Кожевников, вместо того чтобы покаяться, сказал:

Я решил, что Пастернака надо публиковать почему? Потому что Пастернак ходит как бы в терновом венце мученика и тем более за рубежом, что его непубликация неправильно расценивается за рубежом против нас[315].

Это со стороны Кожевникова был поступок. Как поступком была и публикация «Оттепели» Ильи Эренбурга (1954, № 5; 1956, № 4) – повести, может быть, и поспешной, но не случайно давшей имя целому историческому периоду. «Знамя» при Кожевникове – это «Испытательный срок» (1956, № 1) и «Жестокость» (1956, № 11–12) Павла Нилина, «Утоление жажды» (1963, № 4–5) и «Отблеск костра» (1965, № 2–3) Юрия Трифонова, «Иван» (1958, № 6) и «Зося» (1965, № 1) Владимира Богомолова, «Южнее главного удара» (1958, № 1), «Мертвые срама не имут» (1961, № 6) и «Июль 41 года»