Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

По-своему он отозвался и на призыв собеседника.

— Знакомьтесь, пожалуйста, — вместо дальнейших пояснений предложил Слуцкий и повел рукой. — Два Юрия… (он назвал мою фамилию)… Юрий Трифонов.

— Так, значит, народница была мать у Алексея Николаевича? — скорее для поддержания разговора продолжал Трифонов. Речь шла об А. Н. Толстом и моей документально-биографической книге «Шумное захолустье», которая только что обсуждалась на приемной комиссии. — Писательница? И столько написала? Вот как! Она фигура у вас любопытная… — Затем немного погодя пошутил: — А воздержался при голосовании кандидатуры знаете кто? Сам докладчик, убеждавший других голосовать «за», — вот он, Борис Абрамович! Чтобы не заподозрили в необъективности…

— Ну это уж вы чересчур, Юра! — усмехнулся Слуцкий.

Смущенный, не зная, как себя вести, о чем говорить, я предложил хотя бы по стопке — «омыть» событие.

— Разве что по стакану пива, — с готовностью поддержал Трифонов.

Мы еще посидели втроем за столиком. Трифонов был в веселом расположении духа, на его припухлом лице плавала удовлетворенная улыбка, можно было подумать, что в Союз писателей приняли не меня, а его.

Это впечатление, будто мы были знакомы с Трифоновым задолго до нашего знакомства, чувство дружелюбия и спокойного, ровного приятельства осталось в памяти от первой встречи.

II. Существует ли «студенческая повесть»? А также о «сальеризме» и ракурсах писательского взгляда

На исходе 40-х — в начале 50-х годов, когда Трифонов обдумывал и писал своих «Студентов», такая повесть существовала.

Пожалуй, первейшим из ее признаков была ведомственность. Не только в ревниво следившей за литературой читательской аудитории, но и в среде профессионалов пера многие тогда искренне считали, что основные сферы занятий, труда и досуга человека в нашем обществе должны быть освещены, так сказать, обеспечены произведениями художественной словесности. Коль скоро искусство хочет вторгаться в действительность и помогать передовым современникам именно на тех участках, где они живут и трудятся.

Конечно, большая литература, как всегда, создавалась по своим законам. Но в том, что называют текущим литературным процессом, такая убежденность отзывалась самым печальным образом. Он выглядел как бы разбитым на множество ответвлений, протоков и ручейков, внешне мало или плохо между собой сообщавшихся. Существовала «школьная повесть» со своими признанными мастерами, особая повесть для фэзэушников, опекавшая воспитанников трудовых резервов, поэзия, проза и драматургия, обращенные к шахтерам, врачам, журналистам, спортсменам и т. п. Кроме того, беллетристика такого рода самораскреплялась по ударным починам, на которых в данный момент скрещивались прожектора общественного внимания. Лихо возникали произведения о плане преобразования природы, о каналах между великими реками, лирика и проза о полезащитных лесонасаждениях, поэмы типа «Зеленый заслон» и т. п. Время было такое. «И текли куда надо каналы и в конце куда надо впадали», — пел позже В. Высоцкий.

Экзотика и пестрота отраслевого материала лишь слегка притушевывала худосочность и простодушную недоразвитость того главного, что одно лишь обращает произведения в подлинное искусство, которое волнует людей без различия профессии и рода занятий.

Исследование духовного мира и движений сердца человека подменялось более или менее красочным живописанием производственных процессов, лишь иногда закручивались «незапланированные» сюжетные линии да являлись неожиданно живые персонажи (чаще всего отрицательные!). В большинстве же человеческие характеры в таких «школьных», «шахтерских» или «лесонасадительных» повестях, создававшихся вроде бы в обособленных литературных отсеках, независимо друг от друга, подчас с истинной страстью и вдохновением, получались на диво похожие, с теми приметами заведомого канона, которые нынешнего читателя поневоле наводят на грустную мысль о ремесленной выделке гипсовых бюстов или оловянных солдатиков. В лабиринтах этой роковой заданности петляли даже подлинные таланты.

Исключения не составляла и «студенческая повесть». Хотя в соответствии с предметом изображения она имела свои особенности. Ее областью была цветущая молодость, а значит — физическое и душевное здоровье, юношеская чистота, идеальные порывы, любовь и дружба, романтика… Больше, чем многие собратья, она была поднята над обыденностью, исполнена духом романтизма.

Конец 40-х — начала 50-х — это первые послевоенные годы. Неудивительно, что главные герои «студенческой повести» обычно — недавние фронтовики. «Трое в серых шинелях» — такое название дал своей книге, одной из первых в этом ряду, Владимир Добровольский. Критика, немало писавшая о ней, обычно не упускала случая подчеркнуть, что название возникло в полемике с романом известного английского писателя Джона Пристли «Трое в новых костюмах». И там, и здесь молодые люди вернулись к мирной жизни. Но для советских студентов трудовые будни не означают разрыва с суровой романтикой войны. Высокий накал чувств и героика дня вчерашнего не остыли в груди юных мужчин и женщин в полинялых гимнастерках, склонившихся за партами многолюдных аудиторий, под лампами тихих студенческих библиотек.

Некоторое время спустя В. Добровольский напечатал продолжение «Трое в серых шинелях» — роман «Женя Маслова», где героиней была уже аспирантка. Широко читался роман Г. Коновалова «Университет». Были и другие книги… Но, по общему приговору критики, «лучшим произведением о советском студенчестве» явилась повесть Ю. Трифонова «Студенты».

Главные герои повести — два друга детства, недавние фронтовики, а ныне студенты-литфаковцы Вадим Белов и Сергей Палавин, обрисованные в заметном контрасте.

Белов — скромный труженик, человек небездарный, но не самых блестящих способностей, а скорее всего, даже, может быть, еще не раскрывшихся возможностей: этому не благоприятствовали предшествующие нелегкие обстоятельства его жизни. Каждая малость студенческой судьбы — отметка на экзамене, доклад в НСО (научном студенческом обществе), выступление в литературном кружке на заводе, признание у однокашников — дается ему с напряжением сил, завоевывается пядь за пядью, добывается, что называют, собственным горбом. Но Вадим и не ищет легких путей. Самый стержень его натуры — чувство ответственности. Он верит только в удачу, политую потом, лишь в успех, заработанный собственным трудом. Такова его общественная позиция.

Иное дело — Сергей Палавин, натура внешне яркая, наделенная множеством действительных и кажущихся талантов. Человек легкого нрава, острой памяти, цепкой наблюдательности, он хорошо чувствует людей, превосходно ориентируется в жизни. Если Вадим Белов принуждает себя к внутренней самотренировке, неустанно воспитывает, образовывает, лепит собственную личность, то Палавин целиком полагается на природные дарования, пытается жить как бог на душу положит, без всякого внутреннего нравственного плана, преследуя лишь одну цель — успех.

Вначале ему везет, многое удается. Он штурмом на «отлично» сдает экзамены, первым представляет реферат в НСО, с убийственной неотразимостью гасит мячи на волейбольной площадке, сочиняет повесть, печатает статью в молодежном журнале, а кроме того, он немножко актер, фантазер, позер, враль, умеющий заворожить иные студенческие