Текст Достоевского. Историко-филологические разыскания - Петр Александрович Дружинин

усердие К. К. Сунгурова, крайне увлеченного своей работой в журнале. (В 1863 году он будет арестован за недоносительство, заключен в Шлиссельбургскую крепость, в 1864 году заболеет там психически и в 1866 году умрет в психиатрической больнице[347].)

Нельзя не сказать о том, что в ряде сочинений Ф. М. Достоевского не только пунктуация, но и орфография далеки от того, что было относительной нормой для той эпохи (и в данном случае прекрасной иллюстрацией является повесть «Двойник»). Приведем язвительные слова А. Е. Измайлова еще 1817 года:

Издатели «Северного наблюдателя» утверждают, что очень трудно держать корректуру периодических изданий. Конечно весьма трудно для того, кто не знает самых первых правил грамматики; кто думает, что нельзя писать если вместо естьли и ежели; кто не знает, что местоимение кто употребляется нередко вместо который, что предлоги в сложных наречиях не отделяются и что всякий грамотный человек пишет влево, вправо, впрочем, слишком, а не в лево, в право, в прочем, с лишком и т. п.[348]

И напомним отстоящую на полвека отповедь, которую в 1868 году дал петербургским корректорам князь В. А. Долгорукий:

У нас вообще трудно найти хорошего корректора. За корректуру берутся все, кому нечего есть, едва грамотные; берутся потому, что считают корректуру делом донельзя легким, пустым. Всякий гимназист, выпущенный из третьего класса, предлагает свои услуги по корректуре, полагая, что если он кое-как выдолбил Грамматику Греча, и знает где писать ѣ, а где писать е, – так ему уж и корректура нипочем!.. По моему мнению, следовало бы на каждом периодическом и отдельном издании выставлять имя лица, державшего корректуру. Таким путем российские издатели знали бы, кто хороший корректор, кому можно смело поручать корректуру издания[349].

Таким образом, здесь мы вполне солидаризируемся с канонической точкой зрения отечественной текстологии на пунктуацию в формулировке С. А. Рейсера:

У нас почти никогда нет уверенности, что в данном журнальном тексте или даже в отдельном издании отражена авторская воля. Для произведений большей части авторов, в особенности XIX века, мы сплошь и рядом сталкиваемся не столько с орфографической и пунктуационной системой автора, сколько с навыками писаря или корректора. Эта орфография и пунктуация, в свою очередь, редко была следствием научной эрудиции, а чаще всего результатом обычаев <..> Большинство писателей XVIII–XIX и ХХ вв. относились к расстановке знаков препинания совершенно равнодушно, перелагая эту работу на корректоров и спокойно принимая проведенную ими правку[350].

И хотя мы осознаём, что Ф. М. Достоевский как раз не относится к тому большинству, о котором говорит Соломон Абрамович, отделить именно авторскую правку Ф. М. Достоевского от остальной кажется затруднительным (однако в редких случаях, как мы показали на примере источника «1875–II», ее можно как минимум уверенно предположить). Но в целом для пунктуации «Записок из Мертвого дома» характерна ситуация, которую описывает К. А. Баршт:

Пунктуация в прижизненных изданиях Достоевского являет собой уровень понимания текста наборщиком, с которым соглашается писатель, просматривая гранки, где он сосредотачивался, в основном, на лексическом составе своего текста. Второй фактор расстановки знаков препинания без участия писателя – его жена Анна Григорьевна, стенографировавшая под его диктовку очередные главы с последующим переводом на письменный русский язык, именно ей принадлежат пунктуационные знаки в текстах романов писателя (начиная с «Игрока», 1867 г.), в стенографической записи пунктуация отсутствует, она возникала только при переписывании набело.

Откуда взялась та или иная запятая в тексте Достоевского, возникла ли она по воле писателя, с помощью Анны Григорьевны или «творческим усилием» наборщика и корректора в типографии?[351]

То есть в случае с «Записками из Мертвого дома» отделить специфические черты пунктуации Ф. М. Достоевского при всех указанных наслоениях достаточно трудно, а доказать их принадлежность именно Ф. М. Достоевскому, не имея авторской рукописи, еще труднее. Да и если бы даже мы имели рукопись «Записок из Мертвого дома», то она бы представляла авторскую волю на момент создания произведения. А трудно настаивать на том, что Ф. М. Достоевский относился к пунктуации в «Записках из Мертвого дома» одинаково как в 1860–1862, так и в 1875 году. Допустимо даже, что, вычитывая корректуру очередного издания и увидев какие-то изменения, писатель мог их акцептировать, сочтя уместными (а возможно, даже удачными).

Поэтому в случае «Записок из Мертвого дома» и многих других произведений Ф. М. Достоевского, дошедших до нас в виде печатных изданий, авторская воля в вопросах пунктуации скорее гадательна, чем очевидна. К тому же, кроме нормализации силами наборщиков и корректоров, «Записки из Мертвого дома» претерпевали изменения посредством участия в их издании ряда лиц, чье вмешательство в авторский текст (и, надо думать, особенно в пунктуацию) неопровержимо. Первые главы, печатавшиеся в «Русском Мире», неминуемо должны содержать в себе и волю А. С. Гиероглифова как редактора; публикация в журнале «Время» предполагала не только лингвистическую позицию М. М. Достоевского как издателя, но даже, как вспоминал К. К. Сунгуров[352], специфические «ортографические» особенности, «которые исключительно принадлежат „Времени“ (напр. потому что писать слитно…)». Далее, начиная с момента появления А. Г. Сниткиной в жизни писателя, то есть при издании «1865» и, особенно, «1875», тексты Ф. М. Достоевского начинают получать упорядоченность еще и в соответствии с ее орфографической выучкой.

5. «Коренная добротность» второго академического Полного собрания сочинений

Первое издание академического Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского, будучи выдающимся памятником филологической науки ХX века, казалось, не потребует ревизии, а лишь будет прирастать публикациями в сборниках «Достоевский: Материалы и исследования». Но в 2007 году, обозревая работы Пушкинского Дома по изучению наследия Достоевского, И. Д. Якубович завершала свой очерк так:

В настоящее время перед учеными-достоевистами Пушкинского Дома стоят новые задачи. Во-первых, необходимо издать переписку Достоевского, куда войдут письма всех корреспондентов писателя. О подобном издании как об «особом, самостоятельном» упоминалось во вступительной заметке к первому тому писем в ПСС <..> Во-вторых, я думаю, что настало время создания полной научной биографии писателя. Кроме того, назрела потребность во втором Полном академическом собрании сочинений писателя, куда войдут все дополнения и исправления…[353]

И действительно, когда забрезжило 200-летие со дня рождения Ф. М. Достоевского, вербализировался замысел второго, уже юбилейного академического Полного собрания сочинений писателя. Проект этот был провозглашен не только необходимым, но и осуществимым: «Пушкинский Дом поставил перед собой задачу одновременно важную и сложную, но главное, выполнимую»[354]. При этом заранее был избран путь,