Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русский героический эпос - Владимир Яковлевич Пропп

творчества. Ярхо разбивает всю былину на мелкие и мельчайшие части и возводит каждую из них к какому-нибудь первоисточнику (сказка, Эдда, Нибелунги, Тидрек-сага и др.). Во второй из своих работ автор объявляет главным источником былины Сигурдов цикл. Специальную работу «О житийных и апокрифических мотивах в былинах» написал Б. М. Соколов (Русский филологический вестник. 1916. № 3). Здесь он повторяет теорию житийного происхождения былины, введенную в оборот Веселовским. В противоположность русским ученым, видевшим в Потыке святого, польский ученый Брюкнер нашел в былине о Потыке не религиозную легенду, а веселую скоморошину, фабльо. Сюжет ее объявляется сказочным; древнейшая форма ее якобы имеется в одной из польских хроник второй половины XIV века (Michajlo Potyk und der wahre Sinn der Bylinen // Zeitschrift für Slavische Philologie. Bd. III. Heft 3–4. 1926). На других, более мелких работах мы останавливаться не будем.

Иван Годинович

Орест Миллер сближает отчество «Годинович» с именем «Хотен» и считает былины о Хотене и Иване Годиновиче родственными, причем былину о Хотене он признает более древней. Как видно из анализа самих былин, Миллер ошибается. По ходу пересказа он делает ряд сближений с германским и скандинавским эпосом (Авдотья – Гильда в Тидрек-саге). Смысл же былины сводится к мифической борьбе светлого (мужского) с темным (женским) началом (Илья Муромец… С. 369–379). По мнению М. Халанского, былина сложилась у южных славян и перешла к нам через посредство украинской поэзии. Халанский пытается доказать, что, проникая к нам, былина подвергалась порче и обессмысливанию. «По мере поднятия с юга на север реальность и естественность мотивов сменяются натянутостью и сказочностью» (Великорусские былины. С. 111–126; Южнославянские сказания о кралевиче Марке в связи с произведениями русского былевого эпоса. Т. II. Варшава, 1894. С. 594–607). А. М. Лобода выделяет некоторые подробности, связанные, по его мнению, со свадебной поэзией и обрядностью (дружина Ивана Годиновича рассматривается как дружина поезжан). В остальном же Лобода развил и детализировал точку зрения Халанского, но сопоставлял былину об Иване Годиновиче также с германским сказанием о Вальтере Аквитанском, с индийским Сомадевой, а также с русскими сказками. Вывод: сюжет пришел с Востока через посредство Византии и южных славян (Русские былины о сватовстве. С. 203–231). Связь былины со сказанием о Вальтере Аквитанском пытался утвердить Л. И. Казаковский (Сказание о Вальтере Аквитанском. Киев, 1902. С. 108–127, 145–158).

Дунай

Для Ореста Миллера женитьба Владимира – общеэпический мотив, такой же, как женитьба короля Ротера, Ортнита, женитьба сказочных героев или многочисленные случаи сватовства в Тидрек-саге. «В самой же основе всех подобных сказаний сравнительными исследователями народной поэзии уже принято видеть миф о браке одного, светлого, благотворного существа (мужского), с другим (женским), отнимаемым у темной, зловредной силы». Весь сюжет подробно рассматривается с этой точки зрения (Илья Муромец… С. 331–358). Всев. Миллер ставил вопрос об отношении былины к летописному рассказу о женитьбе Владимира. О женитьбе Владимира в летописи упоминается дважды. Этот рассказ, несомненно, очень близок к былине. Однако столь же несомненным оказалось, что былина не восходит к летописи. Миллер приводит текст летописи по Лаврентьевскому списку и далее говорит: «В подробностях нет сходства, и я привел летописное предание не с целью доказать, что именно летописная его редакция была переработана в былину». Мнение Миллера о независимости былины от летописи правильно. Что касается формы былины, то Миллер пытается доказать, что былина о Дунае механически складывается из двух: из песни о женитьбе Дуная и песни о женитьбе Владимира. Он категорически утверждает: «Былина о Дунае с двумя действующими лицами – богатырями – сложена чисто механически из двух былин». Соответственно Миллер рассматривает эти былины раздельно. Чтобы все же приблизить былину о сватовстве Владимира к летописи, он объявляет героем первой песни не Дуная, а Добрыню, помогающего Дунаю, но, по мнению Всев. Миллера, играющего главную роль. Отсюда вывод: «В Добрыне-свате можно видеть глухой отголосок исторического Добрыни как добывателя жены для исторического Владимира». С другой стороны, Дунай также объявляется историческим лицом: такое имя носил воевода владимиро-волынского князя XIII века Владимира Васильковича, к которому будто бы и восходит эпический Дунай данной былины. Хотя Миллер и знает, что исторический воевода, носивший широко распространенное в Древней Руси имя Дунай, никогда не добывал для своего господина жены, это все же не удерживает его от утверждения, что в данной былине в какой-то степени отражен исторический Дунай. Женитьба же былинного Дуная, по Миллеру, – сюжет ничем не интересный и не оригинальный. «Сюжет, прикрепленный к имени Дуная, то есть добывание невесты, не отличается оригинальностью». Таково мнение об этой былине исторической школы в лице Всев. Миллера: былина состоит из механического соединения двух песен о женитьбе двух героев, частично она представляет собой смутное, искаженное изложение второстепенных исторических событий, в тех же частях, которые представляют собой чистый вымысел, она бледна и неоригинальна (Очерки… Т. I. С. 128–142, 148–153). А. М. Лобода более осторожен, чем Всев. Миллер. В вопросе об отношении былины к летописи он склонен полагать, что не былина восходит к летописи, а, наоборот, летопись черпала из устного предания, из фольклора, хотя Лобода и не высказывает этой мысли прямо и без обиняков. «Летописное повествование о Владимире и Рогнеде представляет не вполне достоверное изложение известных событий, не в том самом виде, как они происходили, а лишь отражение того, что рассказывалось или пелось некогда об этих событиях и весьма близко во многих отношениях к ныне известным былинам о сватовстве Владимира». В остальном же былина эта, по мнению Лободы, состоит из ряда общих мест, свойственных эпосу многих народов. Общность некоторых мотивов, и в том числе основного – сватовства короля, с эпосами других народов объявляется Лободой результатом «единства человеческой природы и творчества духа». Для Лободы центральный сюжет былины – женитьба Владимира, «а все остальное находится в довольно отдаленной связи с ней и является в значительной степени смутным распространением и дополнением основной темы» (Русские былины о сватовстве. С. 283–284). Мнение о неоригинальности и слабых художественных качествах этой былины с иных позиций утверждали миграционисты. «Наша былина представляет ничем не объяснимую смесь грубости, нелепости и чудовищности», – пишет В. В. Стасов и пытается объяснить эти «нелепости» как искажение различных восточных оригиналов, из которых она будто бы заимствована и которые в русском эпосе обессмыслены (Собр. соч. Т. III. С. 675–687). На смену восточной ориентации приходит западноевропейская. М. Халанский сопоставлял сюжет былины о Дунае с женитьбой Аттилы на Эрке в Тидрек-саге и Этцеля на Кримгильде в «Нибелунгах» и пришел к выводу о подражании русской былины немецкому эпосу (Южнославянские сказания… II.