Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин

class="p1">Тут – в приоритетном интересе к дореволюционному прошлому и в нежелании дурно отзываться о советском опыте – сознательный выбор, отражавший позицию главного редактора, который и в одном из предсмертных интервью от своих убеждений не отказался:

Величайшая коммунистическая идея ни в чем не виновата. И кто бы ни пытался доказать обратное, всегда терпел провал. Советский Союз был величайшей державой, в мире их было всего две, вторая – Соединенные Штаты. А теперь…[239]

Теперь это чувство называют ресентиментом, и надо заметить, что оно при всех переменах редакционной политики надолго в журнале пережило Михаила Алексеева, который в 1990 году по решению республиканского Союза писателей вынужден был уступить свой пост Владимиру Крупину. Первым заместителем главного редактора стала критик Светлана Селиванова, а на должность заведующего отделом прозы пригласили известного писателя-диссидента Леонида Бородина, который через неполных два года по предложению Крупина принял «Москву» в свои руки.

С новой рубрикой «Домашняя церковь» журнал приобрел благочестивый облик, в редколлегию, в ближайший авторский круг вошли священнослужители и православные публицисты, критика стала не столько агрессивно атакующей, хотя и не без этого, сколько отечески вразумляющей и нравоучительной, меряющей всю современную – и в 1990-е годы очень беспокойную – культуру критериями «золотого» XIX века.

У нас это именуется консерватизмом, в свод которого, плюс к акцентированной религиозности, входят непременные монархические симпатии, почтительное отношение к заветам «Домостроя» и, напротив, опасливое отношение к новомодным поветриям, почему-то всегда «западным» по происхождению, а в некоем умозрительном идеале и знаменитая уваровская триада «Православие. Самодержавие. Народность».

Разумеется, этот набор ценностей в такой концентрированной полноте свойственен далеко не всем авторам «Москвы» и прослеживается далеко не во всех публикациях, однако тренд у журнала, в 1993 году определившего себя как «журнал русской культуры», был именно таков. И, вероятно, поэтому в 2009 году Бородин, чьи силы уже слабели, оставил за собою только полномочия генерального директора, а обязанности главного редактора передал 40-летнему Сергею Сергееву, ведавшему до этого отделом публицистики.

Это произвело впечатление – прежде всего потому, что Сергеев во всех интервью, во всех публичных выступлениях называл себя даже не консерватором, а русским националистом, а «Москву» – «единственным русским национальным журналом», в котором «можно аккумулировать здоровые русские силы»[240].

Почему же, спросят, единственным? Потому что «Молодая гвардия» в это время уже окончательно закоснела не столько в националистической, сколько в «красно-коричневой» риторике, да и, – по словам Сергеева, – «в „Нашем современнике“ русский национализм подается в красной упаковке». Тогда как сейчас «русский национализм во всех отношениях наиболее перспективная политическая идеология в России», остро нуждающейся в «защите сильной государственности и интересов русского народа».

Поэтому «красную упаковку» надо бы стряхнуть, держа ориентиром «Русский вестник» Михаила Каткова, и, поскольку «уровень современной прозы в целом не достигает высоты не только писателей 19 века, но и уровня 70-х годов 20 века»[241], основной упор в журнале сделать не на нее, а на раскаленное публицистическое слово.

Декларации, однако же, декларациями, но за год, ему отпущенный, успел Сергеев, впрочем, совсем не многое. Лишь призвал к сотрудничеству с журналом Егора Холмогорова, Константина Крылова, Валерия Соловья[242], Михаила Ремизова, Павла Святенкова, Вадима Цымбурского, других патентованных националистов, ввел кое-кого из них в общественный совет, организовал несколько круглых столов… И был отставлен решением Леонида Бородина, который сам стал вновь и уже до своей смерти в ноябре 2011 года возглавлять редакцию «Москвы».

И журнал, уже под руководством Владислава Артемова, от национализма аффектированного как-то сам собою, без широковещательных заявлений вернулся к тем консервативным устоям, которые были заложены еще Михаилом Алексеевым и его преемниками.

Заметных публикаций в этом веке на счету «Москвы» не так уж мало: извлеченные из архива роман «Колокола» (2006, № 9–10), а затем и другие сочинения Сергея Дурылина[243], автобиографическая повесть Новеллы Матвеевой «Залив» (2012, № 7) роман Максима Кантора «Красный свет» (2013, № 4–5), написанные Алексеем Варламовым биографии Алексея Толстого, Григория Распутина и Михаила Булгакова, проза Владимира Крупина, Михаила Попова, Александра Сегеня, Василия И. Аксенова, Леонида Бежина…

Но – странная вещь, непонятная вещь! – ажиотажа в читательской среде они не вызвали, как, за редким исключением, не вызвали и повышенного внимания со стороны критиков, переводчиков, премиальных жюри. На что уж вроде бы эффектен был пассаж, которым Юрий Поляков открыл повесть-документ «Писатель без мандата» (2020, № 1):

В 1996 году я понял, что капитализм с нечеловеческим мурлом пришел в Отечество всерьез и надолго. Растаяли, «как утренний туман», надежды на триумфальное возвращение социализма при сохранении, конечно, разумного частного предпринимательства и свободы слова. Президента Бориса Ельцина, который после расстрела Белого дома и провала реформ был годен разве на роль подсудимого, с трудом переизбрали на новый срок. В этой борьбе за Кремль я был всецело на стороне коммуниста Зюганова, причем не мысленно или душевно, а практически.

Но и на него, как ни странно, не ответили никак – ни полемикой, ни жестом поддержки. Что же до причин, то их как минимум две. Во-первых, оперативная литературная критика, с начала нового века по зову рынка, издательского предложения и читательского спроса перелицованная в книжную, очень часто воспринимает теперь журнальные публикации как своего рода промоакцию, оживляясь лишь при выходе того или иного произведения отдельной книгой, предпочтительно в «раскрученном» издательстве.

Это общая, не одной «Москвы», проблема. Но есть и еще одно обстоятельство: от журнала, принципиально держащегося умеренности и аккуратности, предпочитающего быть не трибуной современной мысли, а «библиотекой для чтения», уже давно не ждут ничего экстраординарного, ничего событийного.

«У каждого нашего журнала-„толстяка“ свое лицо. У „Москвы“ – добродушный, с лукавинкой, визаж Деда Мороза, припасшего заветный гостинец», – еще в 2007 году заметил критик Юрий Архипов[244].

Вроде бы шутка, но отражающая редакционную позицию, о которой спустя десятилетие главный редактор Владислав Артемов сказал так:

В основе журнальной политики – принципиальная неангажированность журнала какими-либо политическими силами, православно-государственная ориентация. <…> Мы стоим на позициях здорового консерватизма и традиционных отношений во всех сферах: и в устройстве политической системы государства, и в жизни семьи, и в воспитании личности (2017, № 3).

Да. Когда-то, в пору демократического обновления, казавшегося революционным, такая позиция могла выглядеть если не оппозиционной, то действительно неангажированной. Но жизнь шла вперед, и вряд ли кто будет спорить, что уже в последнее десятилетие, тем более сейчас эта позиция стопроцентно, без зазоров совпадает с установками и требованиями нынешнего политического режима и безусловно может быть интерпретирована как провластная.

Здесь, на страницах «Москвы», однозначно поддержали возвращение Крыма «в родную гавань». Здесь охотно напоминают о славных событиях и героях официальной советской истории. Здесь с неизменным пиететом отзываются об опыте лукашенковской Беларуси и подцензурной белорусской литературы. Да и все, что связано с братской помощью братской российской армии заблудшему,