Текст Достоевского. Историко-филологические разыскания - Петр Александрович Дружинин

М. П.> Щербинин посадил в комитет своего зятя Прибиля, малороса, и таким образом составилось большинство, действующее в духе <начальника штаба Корпуса жандармов и управляющего III Отделением А. Е.> Тимашева: именно цензора́ <И. В.> Расковшенко, <Я. И.> Прибиль, <И. И.> Бессомыкин, с председателем – против <Н. П.> Гилярова<—Платонова> и <А. Н.> Драшусова[284].

И вот этот цензор, Я. И. Прибиль, был приставлен к «Русскому вестнику» и стал первым цензором романа «Преступление и наказание» (1866)[285], а затем и первым цензором романа «Идиот» (1868). В связи с публикацией последнего и возник у цензора вопрос, который он вынес на заседание Московского цензурного комитета. Речь идет о сомнении относительно толкования героем романа реальности будущей жизни, а эти вопросы – как касающиеся догматов веры – могли привлечь внимание духовной цензуры. То есть цензор забеспокоился, что в случае чего может стать виновником пропуска этого фрагмента, и, чтобы формально соблюсти процедуру и тем самым снять с себя индивидуальную ответственность, вынес разрешение этого вопроса на заседание Московского цензурного комитета.

Вот тот фрагмент «Идиота», который задержал цепкий взгляд Я. И. Прибиля:

А между тем я никогда, несмотря даже на всё желание мое, не мог представить себе, что будущей жизни и Провидения нет. Вернее всего, что всё это есть, но что мы ничего не понимаем в будущей жизни и в законах ее. Но если это так трудно и совершенно даже невозможно понять, то неужели я буду отвечать за то, что не в силах был осмыслить непостижимое? Правда, они говорят, и уж конечно, князь вместе с ними, что тут-то послушание и нужно, что слушаться нужно без рассуждений, из одного благонравия, и что за кротость мою я непременно буду вознагражден на том свете. Мы слишком унижаем Провидение, приписывая ему наши понятия, с досады, что не можем понять его. Но опять-таки, если понять его невозможно, то, повторяю, трудно и отвечать за то, что не дано человеку понять. А если так, то как же будут судить меня за то, что я не мог понять настоящей воли и законов провидения? Нет, уж лучше оставим религию[286].

Чтобы показать обоснованность сомнений цензора, обратимся к мнению Г. З. Елисеева, высказанному в 1871 году в «Отечественных записках». Речь шла о практике передачи встречающихся в книгах вопросов, соприкасающихся с религией или верой, светскими судебными учреждениями на рассмотрение духовной цензуре:

Обыкновенный светский суд признан некомпетентным рассуждать о том, опасно ли известное исследование о предметах, соприкасающихся с истинами веры, или нет. Вся его функция, как скоро подобное исследование представляется на его рассмотрение, состоит в том, чтобы отметить в данном исследовании места, где он усматривает это соприкосновение, и отослать их на рассмотрение духовной цензуры, которая одна компетентна рассмотреть их по существу. Но духовная цензура стоит совершенно на другой точке зрения по отношению к поступающим в ее распоряжение сочинениям, чем суд светский. Она вовсе не задается вопросом о том, опасно ли известное исследование для церкви, в какой мере опасно, или вовсе не опасно. Она просто-напросто считает себя обязанною воспрещать всё, что несогласно с учением православной церкви[287].

М. Н. Катков был известен своими громкими столкновениями с цензурой, однако если говорить именно о московской цензуре, то она остерегалась конфликтовать с ним – как по причине его петербургских знакомств, так и вследствие его манеры выступать по поводу цензурных притеснений с записками опять же в петербургские высокие кабинеты[288]. Так что в данном случае со стороны Я. И. Прибиля это была только формальность, которая касалась возможных нареканий со стороны Духовной цензуры, и цензор ее решил соблюсти, вынеся вопрос на формальный суд членов комитета.

Приведем журнал заседания[289]:

1868 года ноября 16-го дня в присутствие Московского цензурного комитета прибыли:

г. Председательствующий – действительный статский советник Иван Васильевич Росковшенко.

Цензоры:

действительные статские советники – <И. И.> Бессомыкин, <Ф. И.> Рахманинов,

статский советник – <Я. И.> Прибиль,

надворный советник – <П. К.> Федоров.

Слушали:

Словесный доклад цензора Прибиль о продолжении романа г. Достоевского, под заглавием «Идиот», помещенном в 10 книжке «Русского вестника» за 1868 г.

В этом романе на стр. 535 в исповеди Ипполита, человека больного, которому определен срок жизни в две или три недели, высказывается мысль о Провидении и будущей жизни. Хотя автор записки не отвергает ни того, ни другого, но решается однакож прекратить свою жизнь самоубийством прежде назначенного ему срока на том собственно основании, что не понимая ничего ни в будущей жизни, ни в законах ее, он не может отвечать за то, чего не понимает, а потому оставляет за собою право располагать своею жизнию. Хотя подобную мысль нельзя не признать антирелигиозною, но принимая во внимание, что мысль эта высказывается больным как бы в бреду расстроенного воображения человеком, ожидающим скорую смерть, он, цензор, находит, что означенное место в романе «Идиот» не требует со стороны Комитета никаких распоряжений.

Определено:

Настоящий доклад принять к сведению.

Глава XI

«Записки из Мертвого дома» в издании А. Г. Достоевской

Последнее, четвертое издание «Записок», вышедшее при жизни писателя, было напечатано в типографии братьев Г. Ф. и П. Ф. Пантелеевых и известно как источник текста «1875». История появления этого издания в общих чертах, казалось бы, известна; в этой связи обычно приводится фрагмент воспоминаний А. Г. Достоевской, который процитируем и мы:

Издание романов «Бесы» и «Идиот» дало нам хорошую выгоду; поэтому мы с мужем решили каждый год издавать по одному тому его произведений. На очереди были «Записки из Мертвого дома», которых уже несколько лет как не существовало в продаже. Оставшись на зиму в Старой Руссе, я уговорилась с типографией, чтобы мне туда присылались корректуры, и к половине декабря книга была уже отпечатана[290].

В полном соответствии с этими планами, 19 декабря 1874 года газеты сообщили о грядущем поступлении 21-го числа издания в продажу[291]. Относительно же текста этого издания мы читаем следующее:

В издании 1875, которое по ряду признаков печаталось с 1862–2 <А. Ф. Базунова>, Достоевский, следуя этому изданию, вернулся к делению «Записок» на две части с отдельной в каждой главе нумерацией глав и ввел в первой части для вступления заглавие «Введение». Глава «Товарищи», как и в издании 1862–2, отсутствует[292].

Мы