Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940 - Джудит Кальб

с Реей и временами с трудом вспоминает о своих прежних обязательствах. Позже он едет с Гесперией в Британию, чтоб объединить силы с мятежником Максимом в очередной попытке завоевать власть и вернуть язычество в империю, но по дороге бросает ее, услышав, что римские легионеры собираются атаковать членов секты Реи, которые скрываются в горах возле Милана. Рея погибает в сражении: тело ее распростерто в форме креста – и Юний вновь возвращается к Гесперии. Постепенно, как и Юлиан, Юний принимает более канонический вариант веры Реи: во вступлении к «Юпитеру поверженному» появляется инок Варфоломей, который оказывается самим Юнием, исполнившимся христианского смирения, но все еще дрожащим при малейшей мысли о прекрасной Гесперии. Конфликт продолжается, как и у умирающего в страданиях Юлиана.

Гесперия, чье имя напоминает о древних мифических садах Гесперид, расположенных в самой западной точке мира, часто ассоциируется в романе с самой Западной империей в целом и с городом Римом – и его имперским сознанием – в частности. Делая эту связь очевидной, Юний описывает сами формы Гесперии как отражающие прекрасные линии имперского города (43). Гесперия – это еще и поэтическое название Италии, используемое, например, Вергилием в «Энеиде», когда тот описывает край, который станет местом рождения Римской империи. У Брюсова пораженный любовью Юний подчеркивает эту связь, признавая, что его влечет к женщине по имени Гесперия, как троянцев влекло к их новому дому (373). Возглавляющая в романе группу язычников Гесперия связывает Западную Европу с язычеством, таким образом продолжая – невзирая на высказанное Брюсовым неодобрительное отношение к такому схематичному разделению у Мережковского – географические переклички, образованные в «Христе и Антихристе»[180]. Гесперия также ассоциируется с красотой, мудростью, империей, искусством и безжалостным, убийственным стремлением к власти, и все вышеперечисленное связывается в романе с духом Древнего Рима, и все это созвучно понятию «языческой» западной цивилизации у Мережковского. При этом Гесперия, несмотря на провозглашаемую ею приверженность Риму и его прошлому, принимает христианство в конце «Алтаря победы». И хотя ее обращение – это часть дерзкого плана по завоеванию власти (она становится любовницей узурпатора Максима) и в следующем романе она вновь посвящает себя борьбе за язычество, это тем не менее указывает на скорую победу новой силы христианства. Юний размышляет в конце «Алтаря победы»: «Куда я ни взгляну, везде все то же: успех с теми, кто, как Константин, подымает знамение Христа со словами: “Сим победиши!”» (407).

Триумфальная сила христианства тем временем связывается в основном с Востоком, который у Брюсова, в соответствии с традиционными римскими представлениями, включает как Грецию, так и Иерусалим. Христианская жена Тибуртина – гречанка, а отец Николай при первом появлении описывается похожим больше на грека, чем на римлянина (232). Рея, главная представительница христианства в тексте, родом не из Восточной империи, но тем не менее связана с ней верой, а многие ее соратники изображены евреями, принявшими Христа, которые славят Новый Иерусалим и говорят на иврите. В самом деле, Брюсов всячески подчеркивает еврейскую основу христианской веры через отсылки ряда персонажей к «Иудейскому Христу», изображенному разрушающим Римскую империю руками своих приверженцев. Тибуртин рассказывает Юнию, когда тот впервые приезжает в Рим, что вера в «Иудейского Христа» гибельна для империи (21). Симмах бранит императоров, заставивших потомков Ромула поклоняться «Иудейскому Христу» (401), а один из сподвижников Гесперии видит в последователях «Иудейского Христа» причину трудностей, с которыми столкнулась языческая империя (45). Евреи, Иерусалим и иврит противопоставляются Римской империи, самому Риму и латыни.

Помимо связи с Грецией и иудаизмом, христиане IV века ассоциируются с варварством: Рея в ее мистическом, неконтролируемом неистовстве описывается как исполненная варварского духа, а само христианство рассматривается как варварская религия (126,342). Варварство, имеющее восточные корни, породило необразованных, неримских императоров, советники которых в основном ходят в скифских одеяниях, а не в тогах (137,138,264, 304): хотя историк Брюсов знает, что в повествование о IV веке никак не втиснуть русских, он часто ссылается в тексте не только на скифов, но и племена более дальние, которые, как опасаются говорящие, завоюют Рим и помогут христианству победить империю (44, 78, 103, 115)[181]. Таким образом Брюсов продолжает заданную Мережковским географическую рамку, ассоциируя край, связанный с будущей Россией, с христианской, варварской, мистической группой сектантов в своем повествовании.

Историческая ретроспектива сама по себе является достаточным основанием изобразить христианство победившей силой, но, как отмечалось в предшествующей главе, исследователи расходятся во мнении по поводу степени вытеснения язычества христианством к IV веку. «До самого конца IV века, – отмечает в своей истории Рима Кристофер Хибберт, – языческие алтари реставрировались, ремонтировались и использовались наряду с христианскими святынями»; после смерти Константина даже «новые языческие статуи были воздвигнуты вдоль Виа Сакра» [Хибберт 2014]. «Не перечислить трофеев твоих, увенчанных славой:  Легче было бы счесть звезды в ночных небесах», – написал римский поэт Рутилий Намациан, явно не предвидевший грядущее падение империи [Намациан 1982,1: 87–94]. Но Брюсов, как ранее Мережковский, подчеркивает обреченность язычества и самого Рима – это проявляется очевидным образом в «христианских» чертах, которые Юний, как и Юлиан Мережковского, распознает вопреки своим желаниям в так называемых языческих объединениях тех дней. Пораженный способностью Гесперии отдавать, словно Цезарь, приказы об убийствах, Юний осознает, что его реакция свидетельствует о принятии им христианских ценностей (268). А когда его друг Ремигий, убитый горем из-за того, что его отвергла красивая проститутка, совершает самоубийство, Юний с ужасом осознает, что если б Цезарь или Август проявили такую слабость, то Римской империи бы никогда не было (293).

Этот христианский посыл еще ярче отражен в «Юпитере поверженном». Симмах отрекается от языческих соратников, не видя смысла в следовании их целям, а его бывший коллега-сенатор Флавиан, некогда образцовый представитель римской имперской власти, сходит с ума. Христианство распространяется на запад до Аквитании, и родственники самого Юния принимают новую веру. Даже Гесперия, вновь возглавившая движение язычников, признается Юнию, что цель их утрачена. Слава Рима, которую оплакивают язычники, утрачена навсегда. Так сюжет «Юпитера поверженного» становится в каком-то смысле избыточным, а слова Юния в конце «Алтаря победы» относятся сразу к обоим романам:

Ничто не может устоять перед вихрем, повеявшим с невысокого холма Голгофы: этот ветер уже выбросил алтарь Победы из Курии, и он снесет златоверхие храмы Города, разрушит самый Рим, а может быть, и всю империю. Не пора ли и мне смириться пред этой победной бурей и понять, что никогда более не стоять алтарю Победы в Сенате, что навсегда склонилось знамя Римского легиона перед лабаром с именем Христа!..