Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

Второй мировой войне. Однако спекуляция на «победном» прошлом, спекуляция, чьи корни тянутся из брежневского времени с его «Малой землею», продолжается. Есть и сложившиеся представления, догмы, от которых не отказываются. Одно из свидетельств тому – демагогическое письмо оскорбленных военачальников и возглавляющих общества ветеранов разных (теперь уже) войн в редакцию «Московских новостей». (Среди военных есть и легендарные маршалы – Куликов, Соколов, Ефимов.) Они пишут (это – реакция на статью в «Московских новостях» о вызывающей вопросы деятельности комитета «Победа»): «Сегодня в стране живут более 5 миллионов участников войны и ветеранов трудового фронта. Именно они знают подлинную историю Великой Отечественной войны и правду о предателе Родины генерале Власове»[94].

Что получается?

1. Рядом с Победой реабилитируется сталинское время, эмоционально восстанавливается советская атмосфера, реставрируется – на период праздников, но ведь что существенней и наглядней, заразительней – эстетика праздника или будней? – советская стилистика[95].

2. Под эту войну и под эту Победу подверстываются грязная война в Афганистане и нечистая война в Чечне.

Получается, что если звучат военные песни, – то они поются и за тех, кто распространял советское военное присутствие, кто входил в Афганистан. Новому государству-идее-построению академик Сахаров нужен только в качестве лишенного смысла знака, но никак не символа: поэтому установка сегодня памятника Сахарову и выглядит прямой насмешкой над его идеями. (Так же, как и проспект академика Сахарова в Москве – проспект, на котором расположены офисы крупнейших частных банков; и ко всему прочему – никуда не ведущий, упирающийся в узкую горловину Мясницкой.) Понятия «справедливая война» – «несправедливая война» ушли из жизни. Героизм стал отмечаться просто как проявление смелости и мужества – вне морали, вне времени и пространства. В Грозном воздвигли новый памятный знак: отмечены золотом на мраморе Герои Советского Союза, получившие Звезду за Великую Отечественную, и те, кто получил Звезду за войну в Чечне.

Уравнивание впечатляет.

4

Что же касается метатекста новой России, то его формируют не только новые законы и указы, но смена культурной парадигмы. Политологи спорят все больше об интригах власти, – попробуем посмотреть с другой стороны. Смена политических и культурных декораций очевидна, но пока что никем отчетливо не проанализирована.

После постсоветской игры с советским наступило время совсем других игр. И чтобы понять их содержание, надо проанализировать сигналы и импульсы, которые от них исходят. Не ориентируясь только на заявления, на слова, которые при этом произносятся. Потому что слова могут быть опровергаемы картинкой, в которой они играют совсем не главную роль. И вообще эти слова могут пролетать мимо восприятия – если оно сосредоточено на визуальном.

Визуальное уверенно побеждает.

И люди, которые считают, изо всех сил стремятся к позиционированию себя именно в визуальном пространстве. Это оказалось – при новом распределении приоритетов – наиболее перспективным. Михаил Швыдкой вполне откровенно «открывает страшную тайну» – на очередной встрече VIP с «Литгазетой» – зачем и почему он стал ведущим ток-шоу «Культурная революция»: по совету журналиста, основателя и бывшего главного редактора «Аргументов и фактов» Вл. Старкова стал «пиарить» и себя, и свое министерство – благодаря и этому тоже, как он полагает, бюджет нищего министерства вырос за три года более чем в 4,5 раза[96]. Визуальное влиятельнее слепого шрифта, который проглатывается с трудом и напряжением – если проглатывается.

Вспомним 11 сентября 2001 года.

Вспомним теракт в прямом эфире на Дубровке.

Смысл проступал (и поступал в воспринимающего) через картинку, обгоняя слова и соображения.

Так и с новой Россией как новым культурным целым: изобразительное, декоративное в ней полно смыслами, сигнализирующими с каждой детали. За этими декорациями чувствуется и режиссер-постановщик, и умелый сценограф, и костюмер, и гример.

Россию нарядили, припудрили. На выход. На выезд. На бал.

И запустили внутрь этой красоты по-михалковски человека внешне современного, воспитанного, среднеевропейского, не делающего явных промахов, но абсолютно не соответствующего этой бравурной музыке и китчевой картинке.

Интерьеры Кремля не были рассчитаны на такую фигуру. Они были выполнены под Ельцина.

Начали сооружать другие интерьеры – в Петербурге. Но поскольку работы затянулись, поскольку дело оказалось более длинным, чем рассчитывали, трудно судить о результатах. Сигнал считывается с доступной картинки: в сверкающих золотом кремлевских интерьерах, из которых вроде бы изгнано все минималистски-советское. Раздвигая правым плечом невидимый воздух, человек поднимается по лестнице и проходит через анфиладу залов с рукоплещущими подданными – назвать их избирателями не получается. И выступает с краткой энергичной речью на фоне горностаевого занавеса, сверху как бы сколотого золотым царским гербом. В «эрмитажных» залах – это азартный экскурсовод, президент-коллега. А в Константиновском дворце, на праздновании 300-летия Петербурга…

Французского короля играет свита.

А русского – декорация.

Выход на красное кремлевское крыльцо, спуск с Ельциным по лестнице – все как будто позаимствовано режиссером-постановщиком (Н. С. Михалковым) у самого себя (см. сцены с Александром III из «Сибирского цирюльника»). Все так, но талантливый режиссер не учел главного: исполнитель совершенно не сочетался ни с постановкой, ни с декорациями, ни с костюмами.

Но если бы он не хотел таких декораций, – мог отказаться.

Не отказался.

Сыграл в спектакле. Сыграл «не императора» в роли императора. То ли прогрессист, то ли консерватор; то ли демократ, то ли державник; то ли управленец…

Да топ-менеджер, управленец – и сам об этом с обаятельной улыбкой заявил юной переписчице населения.

Что-то никак не складывается… А если складывается – то получается вовсе не советская и не императорская эстетика, а буржуазная.

5

В споре постмодернистов с реалистами победили доллар и евро: у них свои стилистические предпочтения. Именно буржуазная эклектика – она же эстетика общества потребления – вытесняет на обочину постсоветскую игру с советскими знаками. (Общества – гражданского – у нас нет как нет, а вот общество потребления сформировалось мгновенно: один из парадоксов новой России.) Может быть, именно она и выбрана современной историей как победитель советской эстетики? Посмотрим.

Но пока – новая буржуазная эстетика ориентируется на советскую, впитывает ее в качестве образца. Новые проекты, нанесенные на музейную карту Москвы, представляют собой – с точки зрения архитектурной – торжество безвкусицы. Например, желто-белый жилой дом «Патриарх» с колоннадой и портиками, украшенный татлинской башней, – окна моего кабинета выходят как раз в тыл этому безобразию. Задуманный первоначально как дом-яйцо, поставленное на попа. Претерпевший в период осуществления проекта ряд волшебных изменений, завершившихся изготовлением крайне странного продукта, в котором восторжествовали детали, свидетельствующие о победе новой русской буржуазности над здравым архитектурным смыслом. Башенки, портики, колонны, ротонды и ротондочки, фестоны и фестончики, наличники, ступенечки – вот она, новая русская архитектура, по вкусу нового русского инвестора. Расположенный неподалеку советский роскошный «Жолтовский» выглядит в сравнении образцом минимализма.

Ближе к воображаемому среднему классу находятся дома, учитывающие при строительстве прежде всего комфортабельность