Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин

В дни юбилея 1946 года выходит и книга самого А. М. Еголина о русской литературе XIX века, включившая раздел «Всемирное значение русской литературы»[223], где он коснулся наследия писателя:

Огромным успехом пользуются сочинения Достоевского в Европе и в Америке. Писатели Запада были поражены глубиной психологического анализа Достоевского. Некоторые из них утверждали, что Достоевский в раскрытии человеческой души превосходит Шекспира. Немецкие критики также приходили к выводу, что образы Достоевского глубже и психологически рельефнее шекспировских.

Стефан Цвейг, испытавший в своем творчестве громадное воздействие великого русского писателя, говорил, что в его глазах Достоевский так же гениален, как Гете и Гомер. А для Томаса Манна Достоевский – «первый психолог мировой литературы[224].

Но оптимизм этот оказался неоправданным: по-видимому, руководство страны все-таки не пожелало отметить юбилей всенародно, да и журнал «Литературное творчество» прекратился на первом же номере. О том, как чествовался Ф. М. Достоевский «нашей общественностью», свидетельствует дневник К. А. Федина. Хотя в этой записи от 10 ноября 1946 года можно отметить изрядную долю патетики, историческая правда в ней тоже отражена:

Вечером – в музее-квартире Достоевского, «восстановленной» ко дню 125-летия (1821). Всего – человек двенадцать, преимущественно из музейных людей, да два художника – Сергей Герасимов и <Дементий> Шмаринов. Из писателей я один…

Одна комната – угловая, – и закуточка за деревянной переборкой: детская Федора Михайловича. В ней мне дали стакан чая с мармеладинкой в форме полукружочка лимона. Такие я покупал в детстве по копейке штуку.

Все собрано очень тщательно, с благоговением, но на пределе бедности, почти нищенски.

Так и должно быть. Это и есть храм искусства: десять полумертвых старушек, древняя сторожиха-привратница, которая раскланивается с посетителями, и за всякой рамочкой на стене, за каждой раскрытой страницей книги под стеклом – великая слава России.

И этот мармелад, купленный на деньги музейной хранительницы, горек и сладок, как истинная любовь. И эта кухонная деревянная переборка с прорезом вместо двери – величественнее любой бронзы…[225]

Но отсутствие публичных мероприятий по случаю юбилея не означало запрета на изучение наследия Ф. М. Достоевского: постепенно оживилась научная деятельность, стало возможно избирать для диссертаций темы, напрямую связанные с творчеством писателя. Робкие шаги позволяли надеяться на улучшение политики партии по отношению к гению русской литературы и в дальнейшем.

Хотя в целом историография науки и Ф. М. Достоевском делает большой перерыв, отсчитывая новый этап с 1956 года[226], предшествующие тому десять лет жизни Ф. М. Достоевского в СССР были наполнены и событиями, и присущим сталинскому времени драматизмом.

Казалось, что даже вчерашних марксистских фанатиков осенил здравый рассудок, и к ним начало приходить чувство уважения ко всем без исключения великим именам классической литературы. Можно было легко обольститься мыслью об эволюции советской идеологии в сторону примирения с культурным прошлым и отказа от многолетней идеологической нетерпимости к Достоевскому. Такой процесс действительно подсказывался самим исходом Второй мировой войны и соответствовал бы самым сокровенным настроениям и желаниям народа, принесшего огромные жертвы в борьбе за национальный суверенитет. Возврат народу подлинного, неискаженного Достоевского и свободы его изучения мог бы иметь большое значение в давно назревшем и просившемся наружу процессе освобождения русской культуры в послевоенные годы. Однако незамедлительно начавшаяся реакция ждановщины наглядно обнаружила иллюзорность и несбыточность этих надежд в условиях идеократической партийной диктатуры и подавления свободы культурной и творческой жизни[227].

Кампания 1947 года

Первым послевоенным испытанием Ф. М. Достоевского стала идеологическая кампания 1947 года, начавшаяся, как и многие идеологические кампании позднего сталинизма, абсолютно неожиданно[228].

В конце декабря 1947 года из центральной прессы вдруг посыпались статьи с резкой критикой вновь вышедших книг о творчестве Ф. М. Достоевского. Основными фигурантами гневных статей оказались литературоведы В. Я. Кирпотин и А. С. Долинин. Первый обладал значительным политическим весом и партийным стажем, являлся автором книги «Молодой Достоевский» (М., 1947) и опубликованного юбилейного доклада «Ф. М. Достоевский» (М., 1947); второй, более уважаемый как исследователь, – ленинградец А. С. Долинин (Искоз), автор работы «В творческой лаборатории Достоевского: История создания романа „Подросток“» (Л., 1947).

Поскольку довольно часто волна критики рождалась и стихала вне зависимости от здравого смысла, то современникам трудно было понять, чем же вызвано такое ожесточение прессы. И хотя еще в 1914 году Ленин в письме к Инессе Арманд выразил свое однозначное отношение к классику русской литературы – «архискверному Достоевскому»[229], но письмо его впервые было опубликовано только в 1950 году, а потому не может рассматриваться в рамках разворачивающейся кампании в качестве краеугольного камня.

Если А. С. Долинин критиковался и до войны за свои исследования о Достоевском[230], то нападки на книгу члена ВКП(б) В. Я. Кирпотина «Молодой Достоевский» казались парадоксом[231]: ведь незадолго до этого она собрала много положительных отзывов. Позднее Кирпотин писал В. М. Молотову: «Книга обсуждалась в Институте мировой литературы им. Горького и в Союзе советских писателей. В обеих инстанциях мою работу одобрили»[232]. 30 августа 1947 года в той же «Литературной газете» была опубликована положительная, хотя и довольно сдержанная по тону, рецензия коллеги автора по ИМЛИ К. Н. Полонской, отметившей, что «творчество одного из корифеев критического реализма XIX века рассмотрено во всей своей противоречивости и в тесной связи с идейной борьбой его эпохи»[233]. А через три месяца в «Литературной газете» за подписью «Р. Уралов» появилась уже более развернутая рецензия, которая сводилась к неприкрытому восхвалению:

Плодотворность марксистско-ленинского метода в литературоведении сказывается в этой работе В. Кирпотина с особенной ясностью. Сороковые годы сыграли выдающуюся роль в формировании всего творческого облика великого писателя. Но, увлекшись анализом этого периода, В. Кирпотин недостаточно четко проводит линии связи между ранним и зрелым Достоевским. <…>

Можно бы поспорить по ряду частных вопросов, но не они определяют характер книги, ее пафос.

Знание фактов и умение их истолковать, четкая аргументация и обдуманная концепция, любовь и уважение к писателю, не закрывающие перед исследователем его пороков, идейная целенаправленность и большевистская принципиальность – все это делает книгу В. Кирпотина «Молодой Достоевский» ценным вкладом в советскую науку о литературе[234].

По-видимому, действительный автор этой хвалебной рецензии был в курсе мнения главы советской литературы о книге В. Я. Кирпотина, в подготовке которой к печати, кстати сказать, Фадеев принимал самое деятельное участие. Еще 14 октября 1947 года последний отправил в Гослитиздат свой пышный отзыв:

Считаю работу В. Кирпотина «Молодой Достоевский» одной из лучших работ по литературоведению, вышедших за последние годы.

Достоинство книги состоит, во-первых, в том, что она рассматривает молодого Достоевского, т. е. Достоевского периода его близости к петрашевцам, в связи с конкретной историей общественного развития России его времени. Поэтому анализ ранних литературных произведений Достоевского, сам по себе сделанный блестяще, естественно вытекает из общественно-политической борьбы того времени и обнимает собою не только литературный процесс, а и реальную историю.

Достоинство книги состоит, во-вторых, в том, что многие политические и литературные проблемы, поставленные в книге, живо перекликаются с наиболее насущными литературными и политическими вопросами нашего времени. Поэтому работа Кирпотина глубоко современна.

Эту работу вполне можно назвать новаторской. Не только в том смысле, что она раскрывает наименее исследованное, наиболее «темное» место в литературоведении. Работа новаторская и в том смысле, что она принадлежит к не столь еще многим литературоведческим трудам, показывающим, сколь плодотворно применение в деле литературного исследования подлинного марксистско-ленинского метода[235].

Но вдруг Достоевскому, что называется, «не повезло» – на него обратил внимание Сталин. По-видимому, произошло это от того, что работа Кирпотина благодаря стараниям автора и помощи Фадеева продвигалась к получению Сталинской премии. Но поскольку Сталин вообще следил за тем, что выходит в советских издательствах, внимательно читал