Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

у нее умерла мать. Говорила и о другом. Но это уже не суть важно, ибо не относится к теме нынешнего рассказа.

* * *

После лета 1969 года я больше не видел Веру Федоровну…

Снова перебираю в памяти: что же осталось у меня от этого счастливого, неповторимого, как миг, лета? Вот книга С. А. Андреева-Кривича «Тарханская пора», с прекрасными фотопейзажами лермонтовских мест, с авторскими же портретными снимками местных жителей, от которых тщательно записаны устные предания и легенды о поэте. Сергей Алексеевич был влюблен в Лермонтова и, как влюбленный, бывал по-детски ревнив к иным коллегам. Но в его глубоких и интересных книгах запечатлелось главное — благородная страсть исследователя. На экземпляре «Тарханской поры» — прочувствованная надпись Сергея Алексеевича. Последнюю свою книгу, которая создавалась тогда, в белые ленинградские ночи, он подарить уже не смог.

Вот новенькая и теперь, а тогда только что переизданная Лениздатом книга А. Лебеденко «Тяжелый дивизион». Пачку экземпляров романа автору доставили из Ленинграда. Она лежала на полу, под письменным столом, в комнате Лебеденко. За окном в прозрачном и бледном от зноя небе слабо колыхались макушки сосен. Палило июльское солнце. Помню, как, отодвигая правой рукой лежавшую на столе помятую белую шляпу, хитро сощурившись и взглядывая на меня, сочинял надпись на книге Александр Гервасьевич. Будто озоруя, но с легкой грустинкой, написал он твердым почерком, вовсе не стариковским, свое напутствие и назидание человеку иного поколения: «Юрию Михайловичу, веселому, молодому, от старика, который тоже был когда-то молодым. А. Лебеденко. 19.VII.1969 г.».

Панова не дарила мне книг и несколькими словами уничтожила статью, написанную на серьезную тему. Заслуженно ли?

Мне не забыть отстраненный, застывший, как бы поверх и мимо глядящий взор синих глаз Веры Федоровны и ее настойчиво повторенное: «Я не имела в виду…» Неужто я так ошибся и вовсе неверной была статья?

Уже теперь, садясь за эти заметки, я отыскал в последней работе Веры Федоровны «О моей жизни, книгах и читателях» истолкование замысла и смысла исторических повестей «Лики на заре», как их дает автор.

О центральной вещи сборника — повести «Сказание о Феодосии» — там говорится: «В ходе работы возникло разделение повести на три части: „Восход“, „Полдень“ и „Закат“ — эти три эпохи религиозной идеи.

Устоявшийся, довольный своими достижениями Феодосий Полудня уже мало чем напоминает восторженного юношу, бегущего из дома своей матери к Богу. И уже совсем не похож на того юношу Феодосий Заката, Феодосий, барски сидящий на специально для него сделанной скамеечке под благоуханной липой, Феодосий, принимающий от мирян золото на построение церкви и пишущий для дарителя рекомендательное письмо к самому Господу Богу с твердой уверенностью, что за его святую жизнь рекомендация его будет уважена».

Итак, Восход, Полдень и Закат — «три эпохи религиозной идеи».

Столь же четко и недвусмысленно прочерчивает Панова направленность общего замысла и дальше. Объясняя свой писательский интерес к самозваному митрополиту Федору — герою повести «Федорец — Белый Клобучок», — она отмечает: «Эта жалкая, с двойным дном и непомерными претензиями фигура, одна из ярчайших в княжение Андрея Боголюбского, привлекла мое внимание как почти точный прототип Никона, вызвавшего своей деятельностью столько волнений в царствование Алексея Михайловича, отца Петра Великого. Как Никонова патриаршья панагия, иерейский крест Федорца залит кровью. То же властолюбие, та же заносчивость беспримерная. Только конец Никона был менее ужасен; Федорца попы приговорили к отсеченью рук и ног и к ослеплению; нравы при Алексее Михайловиче были уже несколько помягче, чем при Боголюбском».

Этих авторских намерений не мог знать критик в 1967 году, когда писалась статья. Но в статье сказано во многом то же самое и даже в выражениях, подчас довольно сходных, что употребляет Панова: писательница сражается не с церковниками, не с лицами, а со слепой верой, с декретированной нравственностью, с догматическим складом мышления, в каких бы формах они ни выражались. Так что же — прав был критик?

Несомненно, некую первичную основу для тех толкований, какие даны в статье, книга В. Пановой содержала.

В повестях «Лики на заре» сюжетно-смысловое развитие сосредоточено все же на том, как политические и церковные владыки приспосабливали к преходящим потребностям момента и своекорыстным административно-государственным и кастовым выгодам христианское вероучение и вековечную тягу людей к нравственному совершенству, высшей справедливости и духовной свободе. Красочно изображено, как вера превращалась в орудие житейской борьбы, в искусный и коварный способ завладения внутренним миром личности и закабаления человека, в удобное средство, выражаясь современным языком, манипулирования людьми со стороны мирских и церковных властей.

Прослежены и неизбежные последствия: вера разрушает сама себя. Из идеи христианства, как показывает Панова, может уйти главное — доброта, любовь, доверие к людям. Что же остается? Мертвые буквы, окаменевшие ритуалы, пустые бессодержательные слова. Вера обращается в догму.

При всем своеобразии таланта и художественного рисунка Веры Пановой придется признать, что новые узоры писательница вышивала нередко по канве, уже опробованной отечественной и мировой демократической традицией прежних эпох. Но литературные традиции потому и обновляются и воскресают, что их живит новый исторический опыт. Таким небывалым прежде опытом, что бы ни говорила сама писательница, безусловно, оставались для нее трагедии и фарсы отношений власти и веры, которые прошли перед ее собственным взором за полвека невиданного эксперимента построения «земного рая» на одной шестой части планеты.

Загвоздка, однако, была в другом. Восстановление даже и усеченных прав литературы: всерьез писать о религиозных исканиях и жизни церкви — выглядело в то время неуместной новацией.

А. Твардовский был почитателем таланта В. Пановой еще с первой послевоенной поры. Он, по свидетельству А. Кондратовича, «пробивал» на страницы журнала «Знамя» повесть «Спутники», когда был там членом редколлегии. В «Новом; мире» В. Панова входила в число нескольких авторов, которых А. Твардовский «читал, минуя отделы и редактировал сам» (Кондратович Алексей. «Ровесник любому поколению», М., 1984, с. 325). Произведения писательницы всегда были желанны и долгожданны в редакции.

Все это не помешало самому прогрессивному тогда журналу «Новый мир» отклонить повести «Лики на заре». Основной причиной А. Кондратович называет нелюбовь главного редактора к любым беллетристическим разработкам истории.

Жанровые предпочтения лидера журнала, конечно, роль играли. Однако опубликованное теперь письмо А. Твардовского к В. Пановой от 21 июля 1966 года показывает, что решающими все же были иные мотивы.

Оценивая центральную вещь «Ликов на заре», А. Твардовский так пояснял причину отказа печатать повести: «Что же касается „Феодосия“, то тут получился попросту образчик житийного жанра. Ведь Вы трактуете об известной эволюции христианской идеологии, об ее кризисе, сращивании с государственностью, а следовательно, вынуждены всерьез, без всякой иронии повествовать о пещерных подвижниках, умерщвлении плоти