Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями - Николай Дмитриевич Александров

где угодно, даже в концлагере. То же и с несчастьями — они могут произойти с тобой где угодно, даже в пятизвездочном отеле. Даже когда тебе кажется, что ты в безопасности, это не так. Именно такой смысл вкладывается в заглавие «Без судьбы» — произойти с человеком может что угодно и где угодно. Одним словом, он очень талантливый писатель. В Венгрии страшно довольны, что кто-то наконец получил нобелевку.

Венгерскому писателю трудно пробиться в мировую литературу?

Видите ли, проблема в том, что вещи многих венгерских писателей часто переводят с немецкого или французского. Если хотите знать, путь венгерского писателя в мировую литературу обычно проходит через Германию. Дело в прочных исторических связях, в том, что существует относительно много людей, венгров и не только, способных перевести книгу с венгерского на немецкий. И еще — здесь, наверное, как-то замешано чувство вины — немцы очень любят венгров, венгерских писателей очень любят. Если бы не гонорары из Германии, у большинства венгерских писателей не было бы крыши над головой. Обычно бывает так: сначала тебя переводят на немецкий. У Мараи, у Шандора Мараи первая книга, «Угольки» (A gyertyák csonkig égnek), английское ее заглавие — «Embers», тоже переводилась по немецкому изданию. Я думаю, не удалось найти никого, кому можно было бы доверить перевод напрямую с венгерского. Впоследствии его книгами занимался прекрасный поэт, венгерский поэт Джордж Сиртеш, он с детства живет здесь. Он перевел несколько последних книг Мараи, он — лучший, заведомо один из лучших переводчиков с венгерского. В общем, трудно быть венгерским писателем — я вам не советую.

Это такие «пережитки» Австро-Венгерской империи?

Да-да, и потом, немцы, как известно, были в Венгрии во время Второй мировой войны — отправляли в газовые камеры тех самых венгерских писателей, которым теперь дают гранты.

Что повлияло на ваше становление как писателя?

На меня повлияло множество вещей. В пору моего взросления ничего особенно интересного в британской литературе не происходило — пожалуй, Энтони Берджесс был единственным из тогдашних британских писателей, кем я восхищался. Просто, понимаете, бывают такие периоды, когда мало ярких событий. Поэтому я читал разных американских авторов — Том Роббинс, Том Вульф сильно на меня повлияли. Еще я сильно увлекался фантастикой, мальчишкой много читал Айзека Азимова, Роберта Хайнлайна. Когда мне было лет тринадцать, Айзек Азимов приехал в Лондон с выступлением. Он любезно согласился дать мне автограф. Мой отец, пришедший со мной, сказал: знаете, он тоже хочет когда-нибудь стать писателем, и Азимов подписал мне книжку так: «Заставь меня попотеть», это было очень трогательно. Да, ну что еще? Телевидение тоже, наверное, оказало на меня влияние, я его много смотрел. Когда я был маленьким, начали показывать «Монти Пайтона». Поразительно, как их вещи до сих пор идут на ура. И еще поразительно, как это «Би-би-си» разрешило… Помимо прочего, ирония заключается в том, что поначалу «Би-би-си» было против «Монти Пайтона», а ведь это — один из самых удачных проектов «Би-би-си» за всю историю. Они пускали программу в неудобное время, как будто им было слегка неловко за такое. Но потом шоу стало так популярно, что им пришлось сдаться. Тогда еще мы все в школе на следующий день разыгрывали сценки из «Монти Пайтона», увиденные накануне вечером. По-моему, для каждого человека моего поколения их влияние было неизбежно — ведь они делали такие популярные программы, а потом еще появились несколько их записей, которые были у всех, все их знали наизусть. В общем, они стали заведомо самым крупным комедийным явлением того времени. Кроме того, я изучал в университете французский, так что, полагаю, французские писатели тоже оказали на меня немалое влияние. Стандартный список: Флобер; Селин, еще Мольер мне очень нравится. Ну, и венгерские писатели, те, на кого, как правило, почти никто не обращает внимания, — их я тоже читал.

Вас можно назвать пародистом или комиком?

Что вам сказать — я написал уже пять романов, и, наверное, было бы справедливо назвать меня романистом-комиком, поскольку во всех пяти присутствуют комические элементы. Не то чтобы я в один прекрасный день сел и решил: буду романистом-комиком. Я хотел быть писателем, сочинять романы, и вот что из этого вышло. Ясно, что писателю свойственен критический склад ума, что у него есть возможность придавать своему материалу определенную форму, редактировать, переписывать… Но, по-моему, те главные идеи, что поднимаются из твоего бессознания, подсознания или как оно там называется, тебе по большому счету неподвластны. Возможно, попытайся я написать что-нибудь чрезвычайно серьезное, у меня ничего не получилось бы. А может быть, когда-нибудь и получится. Никогда ведь не знаешь, что будет дальше. Но пока все выходит в юмористическом, комическом ключе, и поделать я тут ничего не могу.

Ваше «Путешествие на край комнаты» — это пародия на де Боттона?

Нет-нет-нет! Я первый написал! Нет-нет, я думал не о нем… Но если уж быть к нему справедливым… По-моему, «Философы с большой дороги» вышли, когда у него еще ничего опубликованного не было, а его книга про путешествия на самом деле появилась перед самым выходом моей, но к тому моменту я эту вещь, «Путешествие на край комнаты», уже написал. В общем, да, какое-то сходство между темами имеется, но никакого такого влияния он на меня не оказал.

Забавное совпадение.

Ну, не знаю, может, правда существует та кая вещь, как дух времени… Вот и действие новой книги Ирвина Уэлша тоже в Майами происходит. Похоже, все принялись про Майами писать…

Я тут редактировал одну вещь — Британский совет каждый год выпускает «Новое слово» (New Writing), такой сборник в мягком переплете, и мы с Лоуренсом Норфолком были его редакторами. Нам прислали около двухсот рассказов, и странным образом примерно в восьмидесяти из них речь шла о поездке в отпуск. В тот год все вдруг взяли и начали писать про отпуска!

Почему повествование в «Путешествии…» ведется от лица женщины?

Ну, я не люблю повторяться и, пытаясь сделать «Путешествие» более интересным, в качестве одного из приемов использовал женщину-рассказчика. В то время у меня и агент, и редактор были женщины; они как следует прошлись по рукописи. Но мнения разделились: одни женщины считают, что с задачей выступить от лица этого персонажа я справился неплохо, другие — наоборот. Так что не знаю… Приношу извинения тем, кто считает, что мне это не удалось.

А потом вы и вовсе предоставили право голоса шумерской вазе?

Опять-таки, меня увлекла такая идея