Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

«Ваньке», не срабатывает, однако, в рассказах «На пути» и «Бабье царство». Подготовленные, казалось бы, временем, природой, праздничным настроем всего организма герои этих чеховских рассказов оказываются не в состоянии преодолеть обыденность томящей их жизни. Однажды на Рождество они получают шанс изменить свою жизнь к лучшему, придать ей гармонию, стать счастливыми, но они упускают этот шанс. Сюжеты о встрече на Рождество превращаются у Чехова в сюжеты о несостоявшейся встрече; сюжеты о соединении людей на Рождество — в сюжеты о их несоединении. Тема судьбы — постоянная тема святочных текстов, предмет гаданий и дум в святочные вечера — оказывается в центре этих произведений Чехова, но традиционные русские святки, бывшие временем, когда решались судьбы, у Чехова превращаются во время нерешенной судьбы. В результате не вмешательство инфернальных сил или провидение, как в святочных быличках и литературных текстах, с ними связанных, и не дурная социальная действительность, как во многочисленных рассказах с «антирождественскими» мотивами, а сам человек оказывается ответственным за удачи или неудачи своей жизни. Именно это с сожалением осознает наконец героиня рассказа «Зимние слезы», святочным вечером у камина вспоминающая свою несложившуюся судьбу: «Мне стало невыносимо жаль самое себя и этого человека и страстно захотелось того, что прошло и в чем теперь отказывает нам жизнь» (6, 453). Человек, не воспользовавшийся данным ему однажды «рождественским шансом», сам в значительной степени оказался творцом своей судьбы и судьбы людей, с которыми его столкнула жизнь.

Примечательным представляется тот факт, что последний святочный рассказ Чехова «На святках» (1900), так же, как и «Ванька», был опубликован в «Петербургской газете» и написан специально для нее. Здесь читатель снова встречается с миром простых людей, крестьян, особенно остро переживающих разлуку с родными на святках. Действие первой главки этого небольшого рассказа происходит в деревне, второй — в Петербурге. Но ни в деревне, ни в городе Чехов не отмечает никаких внешних признаков праздника — идет обычная будничная жизнь. И только внутреннее, непонятное ей самой побуждение подталкивает деревенскую бабу Василису к решению послать письмо дочери в Петербург («И вот пришли святки, и Василиса не вытерпела…» — 10, 181). Абсурдность содержания письма, написанного за Василису невежественным трактирщиком, вовсе не мешает ни матери, ни дочери, получившей его, пережить острое чувство любви и близости. Разлученные судьбой, уже много лет живущие различной жизнью, родные и любящие друг друга люди, несмотря на разлуку, отсутствие внешних контактов, оказываются способными пережить то единение, которое и составляет суть праздничного времени. Очень важным для Чехова оптимистическим утверждением способности человека, несмотря ни на какие внешние препятствия, сохранять духовную связь с близкими и заканчивает писатель свой путь на поприще жанра святочного рассказа.

Праздник, который традиционно понимался как время сбора, сплоченности людей, не случайно стал у Чехова временем действия святочных рассказов. Раскрывая перед читателем судьбы своих героев и тем самым позволяя им приобщиться к другому человеку, понять его, Чехов и исполнял праздничный завет, смысл которого — в общечеловеческом единении.

Заключение

На протяжении последней трети XIX века завершается процесс окончательного оформления святочного/рождественского рассказа как жанровой формы. Об этом свидетельствует и создание особых условий его функционирования (публикации и чтения), и закрепление за ним устойчивого набора формальных жанровых признаков (мотивы, сюжеты, композиция), и, наконец, та рефлексия над жанром (размышления о его форме, пародирование, жалобы на трудности его создания), которая наблюдается в последние десятилетия XIX века.

Святочный/рождественский рассказ оказывается неразрывно связанным с периодической печатью, которая становится и основным его поставщиком, и естественной средой его существования, что окончательно превратило его в жанр календарной словесности. Поддерживая его календарную природу, повременные издания тем самым приближали его к тем условиям, в которых функционировали устные святочные истории (святочные былички). Как и устный его аналог, литературный святочный рассказ в своей массе адресовался широкой аудитории, не порвавшей связи с народным мироощущением — с характерным для него циклическим восприятием времени, ощущением особой содержательной наполненности каждого временнóго периода и спецификой переживания календарного праздника.

Оформление жанра святочного рассказа проявляется в выработке более или менее устойчивой композиции, ориентированной на воспроизведение устного функционирования текста (создание обстановки «святочной беседы», композиционная и стилистическая ориентация на устную речь) и устойчивого набора тематических элементов — мотивов, которые и по отдельности, и в комбинированном виде предоставляли возможность создать особый тип сюжета, закрепившийся в сознании читателей как сюжет, «подходящий к святкам».

Следствием жесткости жанровой формы, с одной стороны, и обилия святочных рассказов — с другой, явилась заштампованность текстов и их относительное сюжетное однообразие, шаблонность, что, в свою очередь, неизбежно привело к созданию различного рода пародий, для которых святочный рассказ оказался исключительно удобной формой для обыгрывания. Появление пародий показывает, что святочный рассказ стал восприниматься как осознанный литературный жанр — подвергающийся рефлексии и осмыслению, поскольку рефлектировать можно только над тем, что признается как существующее. Эта рефлексия и является свидетельством того, что становление жанра наконец завершилось.

Но наряду с этим пародии явились и показателем кризиса жанра. Писатель либо вертелся в кругу приевшихся читателю сюжетных схем, либо должен был ломать его границы и выходить за пределы жанра. Одни писатели в поисках выхода из кризиса приходили к мысли о необходимости расширения тематического диапазона мотивов, другие же искали оригинальные интерпретации традиционных святочных мотивов. Первый путь приводил к увеличению мотивов по ассоциативным связям, следствием чего явилось размывание жанра, что особенно заметно на текстах, включавшихся в сборники святочных рассказов. Второй путь, оказавшийся доступным лишь крупным писателям, привел к возникновению «святочной классики», давшей в рамках жанра оригинальные его образцы. Лесков и Чехов, каждый по-своему, блестяще решили эту задачу. Если Лесков в своем «святочном» творчестве сосредоточил основное внимание на искони связанной со святочным рассказом теме «фантастического» и «сверхъестественного», переведя ее в план общественной психологии, то Чехов, для которого важнейшим жизненным фактором был выбор и определение самим человеком своего жизненного пути, традиционную «святочную» тему судьбы связал со способностью или неспособностью человека самостоятельно определить ее.

История святочного рассказа в XX веке, обзор которой будет дан в заключении, показывает, что консервативная, на первый взгляд, жанровая форма оказалась весьма жизнеспособной и в новых исторических условиях продолжала существование, в одних случаях используясь как орудие в эстетической и политической борьбе, в других — приспосабливаясь к новым условиям существования.

Судьба святочного рассказа в ХX веке. Итоги и перспективы

История святочного рассказа — это в основном история усвоения литературой фольклорных календарных текстов. Литературные обработки этих текстов дополняются произведениями личного творчества, содержательно связанными