Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

он предъявляет к праздничным выпускам: «…новогодний нумер должен быть отменно хорош», — пишет он Лейкину 31 декабря 1883 года (Письма. 1, 95). Иногда рассказы, сюжетно вовсе не связанные с праздничным временем, Чехов тем не менее считал возможным или даже нужным печатать в праздничных номерах. Некоторые из них, как, например, «Каштанка», которая все-таки «поспела» в «Рождественский номер» «Нового времени» за 1887 год, преподносились читателям (и воспринимались ими) в виде рождественского подарка. Я. П. Полонский пишет Чехову по этому поводу: «К Новому году Вы подарили нас двумя рассказами „Каштанка“ и „Восточная сказка“ („Без заглавия“)» (6, 703, Примечания).

Чехов вступает на литературное поприще в то время, когда жанр святочного рассказа уже окончательно оформился. Святочные рассказы раннего Чехова мало чем отличаются от юмористических очерков, сценок и зарисовок, заполнявших праздничные страницы юмористических журналов 1880‐х годов. «Новогодние побрехушки» и «рождественские мелочишки» Антоши Чехонте находятся в общем русле поточной святочной продукции этого времени. Здесь писатель высмеивает утомительный рождественский и новогодний ритуал праздничных визитов и поздравлений («Визитные карточки», «Новогодние великомученики», «Праздничная повинность»), иронизирует над чиновниками («Предписание», «Пережитое»), создает смешные ситуации встречи Нового года горожанами («Мошенники поневоле») и т. п. Читая такие сценки в общем потоке новогодних и святочных текстов, вряд ли можно угадать в них будущность зрелого Чехова. Однако и в них уже заметен гораздо больший охват жизненных проблем различных социальных слоев общества, чем, например, у Лейкина, который в основном был сосредоточен на изображении купеческих святок. Ранние календарные тексты Чехова характеризует и большее жанровое разнообразие, чем у других писателей, работавших в области календарной словесности, — от шутливых рассуждений на тему праздника и этнографических заметок («Встреча весны», «Календарь „Будильника“») до традиционных сценок и психологических этюдов («Праздничная повинность», «Пережитое»).

Со второй половины 80‐х годов писатель начал осознавать исчерпанность календарного жанра — по крайней мере, в том виде, в котором он был представлен массовой печатью. Это проявилось, с одной стороны, в написании пародий на святочные тексты, а с другой — в его неудовлетворенности собственной работой в области календарной словесности, что заметно по ряду его писем этого времени (см., например, в письме Лейкину от 28 декабря 1885 года: «Сегодня послал Вам не совсем удавшийся новогодний рассказ» (Письма. 1, 174) и в письме Суворину от 23 декабря 1888 года: «Послал Худекову за сто рублей рассказ, который прошу не читать. Мне стыдно за него» (Письма. 3, 100)).

В конце 1884 года Чехов напечатал в «Развлечении» свою первую пародию на святочный рассказ под названием «Страшная ночь». В ней высмеивается избитый уже к этому времени святочный сюжет с «покойницким» мотивом. Абсурдность содержания достигается путем многократного обыгрывания элементов этого мотива — три гроба в квартирах трех приятелей, тесть-гробовщик, «покойницкие» фамилии героев (Панихидин, Упокоев, Черепов, Погостов, Челюстин) и т. п. «Покойницкая» тематика дополняется «спиритическим» мотивом (герой на спиритическом сеансе получает предупреждение: «Жизнь твоя близится к закату… Кайся…») и мотивом алкогольного опьянения (герой возвращается домой в сильном подпитии). Пародия заканчивается в соответствии с финалами устных святочных историй и ориентированных на них литературных «страшных» рассказов — ужас, пережитый героем рождественской ночью, стал причиной нервного расстройства, от которого ему долго пришлось лечиться. Те же мотивы обыгрываются и в опубликованном в 1886 году в журнале «Сверчок» пародийном рассказе «Ночь на кладбище», герой которого по пьянке рождественской ночью попадает на территорию торговца кладбищенскими плитами. Юмор обоих рассказов состоит в несоответствии нагнетаемых ужасов развязке, которая оказывается вполне прозаической и реальной. Их пародийность создается скоплением в тексте избитых атрибутов и мотивов «страшных» святочных историй — новогодняя или рождественская ночь, «подлейшая погода», тьма, кладбищенский инвентарь, непонятный вой и шаги, чувство страха, которое испытывает герой, и т. д. и т. п. Весь этот «святочный антураж» многократно использовался в праздничных номерах периодики.

Если «Страшная ночь» и «Ночь на кладбище» пародируют «страшные» святочные истории (предметом осмеяния является трафаретность литературных текстов), то в рассказе «То была она», опубликованном в «Осколках» в 1886 году, чеховская ирония направлена на слушателей и читателей (предметом пародирования становится характер восприятия ими святочной продукции). Здесь высмеиваются не столько избитые святочные «ходы» и мотивы, сколько заведомо предсказуемые ожидания потребителей святочной продукции. Рамочная композиция (обстановка «святочной беседы»), введение рассказчика и слушателей, реагирующих репликами и жестами, таинственность и загадочность завязки вполне традиционны. Традиционна и воссозданная рассказчиком атмосфера, предсказывающая острую, эффектную развязку (стон, вой, плач ветра, фантасмагория нежилого помещения). Разочарование слушательниц объясняется несоответствием их ожиданий вполне прозаическому финалу рассказа, который они просят «подправить» в соответствии с требованиями жанра, что рассказчик и делает к их удовольствию[798].

В пародийных святочных рассказах Чехов нагромождает один на другой избитые к этому времени святочные мотивы и детали. Святочные рассказы раннего Чехова, играя чисто развлекательную роль, тем не менее свидетельствуют о его неослабевающем интересе к этому роду словесности и о виртуозном владении им характерными святочными приемами. В письмах Чехова разным адресатам встречаются его замечания по поводу тех требований, который он предъявляет святочному рассказу (см., например, в письме Е. М. Шавровой: «Возвращаю Вам святочный рассказ. Мне кажется, в виду святочности, следовало бы сделать его несколько живее». — Письма. 6, 247).

Пародийные святочные тексты Чехова и его недовольство собственной святочной продукцией свидетельствуют о неудовлетворенности общим состоянием, в котором находился этот жанр в 80‐х годах и о поисках новых путей его развития. В процессе этих поисков Чехова иногда постигали и неудачи, которые были отмечены как самим писателем, так и читателями. В рассказе «Сон» (1885) Чехов, используя мотив святочного сна, хочет показать, что искреннее чувство альтруизма доступно мелкому служащему только во сне, когда он и совершает благородный поступок, помогая рождественской ночью «бедным ворам» обворовать ссудную кассу. На психологическое неправдоподобие этого сюжета сразу же указал Лейкин, посоветовав Чехову ввести в текст какую-нибудь «материальную» мотивировку действий героя, сославшись, к примеру, на его душевное нездоровье (3, 571. Примечания). Но Чехов не последовал совету Лейкина и сохранил первоначальную концепцию рассказа: поведение героя объясняется им чисто нравственными побуждениями. Однако общее недовольство этим произведением осталось и у него. В рассказе «Сапожник и нечистая сила», который сам писатель назвал «гадостью» (3, 103), разрабатывается широко известный в европейской литературе и фольклоре мотив о продаже души черту, который нередко использовался и в святочных текстах. Фантастический сюжет, не соответствующий уровню чеховского таланта, и банальность разрешения социальной проблемы («Теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно». — 7, 228) неизбежно привели писателя к неудаче, которую он сам осознал.

Конечно, путь Чехова в сфере календарной литературы не был однолинейным. Неудавшийся, как