Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

ему казалось, рассказ «Сапожник и нечистая сила» был написан в 1888 году, когда уже были созданы и крещенский рассказ «Художество», и пасхальный «Святою ночью», и святочный «Ванька». Параллельно с произведениями, которых Чехов «не стыдился», он продолжал создавать и «святочную галиматью», которую нередко рассматривал лишь как способ заработка.

Оценивая праздничные тексты Чехова, необходимо также обращать внимание и на то, для какого издания он их предназначал. Сотрудничая одновременно в целом ряде газет и журналов, Чехов отбирал для них тексты, в зависимости от характера и репутации издания. Так, в течение 1886 года к различным календарным датам он послал одиннадцать произведений в пять изданий. Если «Осколки», «Сверчок» и «Будильник» получили обычную юмористическую «святочную дребедень» («Новогодние великомученики», «Шампанское», «Ночь на кладбище», «То была она», «Новогодняя пытка»), то «Новому времени», по отношению к которому Чехов в этот период чувствовал особую ответственность, предназначались безукоризненные «Святою ночью» и «На пути». Менее органичный корпус текстов («Ряженые», «Художество», «Блины», «Ванька») был им представлен в массовое «бульварное» издание — «Петербургскую газету». И это не случайно. Чехов, как можно заметить по ряду его высказываний, был менее требователен к себе, когда знал, что рассказ пойдет С. Н. Худекову, бывшему тогда ее издателем. Однако «Петербургская газета» вызывала в писателях и другие чувства: ее «массовость» — широта читательской аудитории — нередко привлекала писателей к сотрудничеству в ней. В этом проявлялись и тоска по «массовому» читателю, и ответственность за его нравственное развитие. Так, например, Лесков, назвав ее «серым листком», «который читает триста тысяч лакеев, дворников, поваров, солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок…»[799], тем не менее на Рождество 1890 года отдал в нее свой рассказ «Под Рождество обидели». Именно желание расширить и демократизировать свою читательскую аудиторию побудило Лескова, отклонив приглашения литературных «чистоплюев», пойти в «серый» листок и поместить в нем свою рождественскую притчу об обиде на Рождество[800]. Видимо, по тем же причинам в 1886 году в разделе «Рождественские рассказы» «Петербургской газеты» Чехов опубликовал одно из своих лучших святочных произведений — рассказ «Ванька».

Как и рассказ Лескова «Под Рождество обидели» с его разработкой этической темы о нормах поведения в современном городе, «Ванька» как нельзя более подходит для читательской публики этого издания. Произведения о лишенных Рождества детях, связанные с традицией «Девочки с серными спичками» Андерсена и с «Мальчиком у Христа на елке» Достоевского, как мы видели, с середины XIX века получили широкое распространение в русской святочной литературе. Чехов разрабатывает эту тему, используя уже известный в 80‐х годах сюжет о мальчике «в людях», оторванном от дома, родных, знакомой обстановки, особенно остро переживающем разлуку накануне Рождества[801]. Но ни один из рассказов на этот сюжет, написанных до и после «Ваньки», не может сравниться с чеховским. Весь он исполнен света и грустного настроения, которые столь характерны для русского рождественского рассказа. Это настроение создается описанием сладких воспоминаний Ваньки о жизни в родной деревне: в ночь под Рождество он вспоминает пережитые им рождественские праздники — деревенскую зимнюю природу (знаменитый хрестоматийный отрывок «А погода великолепная…»), поход с дедом в лес за елкой для господ, украшение елки, подарки, полученные им от господ. Этим воспоминаниям вторит и само письмо Ваньки, и его рождественский сон-видение, в котором для него дороже всего уют родной деревни — дед на печке, собака Вьюн, домашнее тепло. Тема воспоминаний, видений, сна о счастливом прошлом — тема, корни которой, как представляется, лежат в диккенсовской традиции, — раскрывается Чеховым в ее «русском» варианте: этот «уют» уютен лишь для того, кто когда-то жил в нем. Объективно — это вечно выпивший и ругающийся дед, нюхающий табак, бедность деревенского дома, убогость жизни. Но для Ваньки нет желаннее места. Автор не оставляет читателю никаких иллюзий и надежд на изменение судьбы героя: в отличие от Ваньки, пославшего письмо «на деревню дедушке», читатель знает, что прошлое невозвратимо и все самое лучшее у него уже позади.

Являясь одним из первых серьезных календарных текстов Чехова, «Ванька» показывает, что писатель ищет новые пути святочного жанра в разработке «антирождественских» мотивов, использование которых в русской литературе, как уже говорилось, имело целью показать несоответствие сути праздника безжалостной реальности жизни. Этот аспект святочной проблематики в русской традиции наиболее полное воплощение получил в святочных рассказах зрелого Чехова.

И рассказ «На пути», появившийся одновременно с «Ванькой» в «Рождественском выпуске» «Нового времени», и опубликованный через год в «Петербургской газете» рассказ «Зимние слезы» (сейчас известный под названием «Рассказ госпожи N. N.»), и более позднее «Бабье царство» (1894) — все это тексты о несвершившемся рождественском чуде. Приурочив сюжеты этих рассказов к Рождеству, Чехов показывает свое понимание специфики рождественского времени, способствующего свершению чудесного события и даже провоцирующего его. Эту особенность Рождества чувствуют и герои, ощущая особый запах рождественского воздуха, возвышенный душевный настрой окружающих и общий подъем собственного настроения, который рождает в них чувство возможной перемены. «Есть праздники, которые имеют свой запах. На Пасху, Троицу и Рождество в воздухе пахнет чем-то особенным. Даже неверующие любят эти праздники» (5, 512), — говорит героиня рассказа «На пути» случайному ночному собеседнику. А о героине рассказа «Бабье царство» сказано: «Радость, что сегодня Рождество, вдруг шевельнулась в ее груди, и после этого стало легко, свободно и чисто на душе, как будто и душа умылась или окунулась в белый снег» (6, 512). В рассказе «На пути» рождественское настроение героев поддерживается приходом христославов, поющих рождественские благопожелательные песни. Прежде в святочных рассказах этнография святок, с чем мы уже неоднократно встречались, изображалась крупным планом, затормаживая порою развитие сюжета. Здесь же, у Чехова, христославы показаны с точки зрения героини — она видит их через полуоткрытую дверь, видит неясно и даже не может расслышать слова щедровки, которую они исполняют. Обычно четко и объективно вырисованные этнографические сцены превращаются у Чехова в фон, который необходим лишь для создания и поддержания того настроения, которое испытывают герои. В «Бабьем царстве» бытовая и этнографическая сторона святок тоже не акцентируется, а передается несколькими штрихами. Сами по себе эти подробности Чехову не нужны — ему необходимо создать праздничную атмосферу, которая действует на героев, поддерживая в них особое возбужденное состояние и чувство ожидания возможной перемены. Но перемены не происходит — чудо не свершается.

Что же, по Чехову, препятствует свершению рождественского чуда, сопротивляется этому? В решении этого вопроса Чехов разрушает сложившийся «русский» святочный стереотип, согласно которому «плохая» жизнь оказывается несоответствующей рождественской утопии, чем и объясняются многочисленные несчастные финалы русских рождественских текстов. Этот стереотип, сработав в