Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

местных или общероссийских новостей, но печатали и беллетристические произведения, в праздничных номерах неизменно повествовавшие о праздничных событиях.

Итак, пореформенное время в России характеризуется активным ростом и расширением периодической печати, которая теперь дифференцируется в зависимости от читательской аудитории. Читателями периодики, наряду с «просвещенными» слоями общества, становятся и мещане, и городские бедняки, а со временем — и грамотное крестьянство. Еще недавно вполне удовлетворенные купленными на базарах и ярмарках лубочными книжными изданиями, эти слои русского общества начинают испытывать нужду в новом чтении, более «цивилизованном», которое знакомило бы их с новостями современной жизни, сенсациями, происшествиями, а также с переводными и оригинальными современными романами. Эту потребность новой читательской публики сразу же почувствовали люди, принадлежащие к новому типу журналистов и газетчиков, которые берутся за издание периодики нового типа[611]. Постепенно зарождается «массовая» пресса («тонкие» журналы, массовые и бульварные газеты). «Массовая» пресса, рассчитывая на нетребовательного, но уже нуждающегося в современной информации читателя, осознала двойственность этого читателя: ему нужны были, с одной стороны, сенсации, с другой — опора на привычные для него культурные стереотипы фольклорного характера. Поэтому в возникавших один за другим изданиях отражаются и происшествия (то, что случилось только что — вчера или даже сегодня), и жизнь, которая была всегда — традиция. Именно эта традиционность, отражавшая консервативность сознания нового читателя, и вызывала внимание к календарным сведениям и календарным сюжетным текстам. Как когда-то на святках рассказывались «страшные» истории, поддерживавшие и усугублявшие настроение участников праздника, так теперь в массовом издании можно было уже не услышать, а прочесть рассказ святочного содержания. Конечно, это не была прежняя наивная быличка с ее безусловной верой рассказчику; это была ее литературная переработка с более сложным сюжетом и более или менее психологической разработкой характеров героев и мотивировкой их действий. Но фактически почти каждый такой текст может быть возведен к одному из сюжетов святочных быличек.

Стремительное увеличение числа святочных рассказов привело к тому, что этот жанр начинает осознаваться как специфический литературный жанр — как разновидность рассказа со своими жанровыми характеристиками — мотивами, композицией, героями. Наконец, ровно через сто лет после первых опытов М. Д. Чулкова, настало время, когда можно было сказать о святочном рассказе, что его становление закончилось. Постепенно он начинает привлекать внимание и вполне серьезных изданий (как, например, газеты «Новое время», претендующей на публикацию литературных произведений для интеллигентного читателя[612]), и серьезных литераторов. В 1873 году рассказом «Запечатленный ангел», опубликованным в январском номере журнала «Русский вестник», начинает свое «святочное» творчество Н. С. Лесков.

Н. С. Лесков и традиция русского святочного рассказа

Н. С. Лесков стал не только непревзойденным мастером, но и первым теоретиком святочного рассказа. Им написано свыше двадцати рассказов, приуроченных к святкам, он неоднократно включал святочные эпизоды и святочные истории в крупные свои произведения («Некуда», «Житие одной бабы», «На ножах»), а во вступительной части к рассказу «Жемчужное ожерелье», в предисловии к сборнику «Святочные рассказы», а также в ряде писем и заметок представил стройную концепцию святочного рассказа как жанровой формы — его строения, смысла и назначения.

В данной части своей работы я предполагаю, во-первых, дать комментарий к высказываниям Лескова о святочном рассказе с точки зрения того фона, на котором эти высказывания возникли и оформились, и, во-вторых, дать комментарий к святочным рассказам самого Лескова в их проекции на традиционный святочный рассказ в том виде, в котором он сложился как в народной традиции, так и в русской литературе предшествующих десятилетий.

Формулировка тех требований, которым должен удовлетворять святочный рассказ, была дана Лесковым во вступительной части «Жемчужного ожерелья»:

От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец — чтобы он оканчивался непременно весело. <…> он должен быть истинное происшествие! [курсив Н. Л.][613]

Первое требование, предъявляемое Лесковым святочному рассказу, — это требование приуроченности его к святкам. Такая приуроченность, как было показано выше, имеет два аспекта — внутренний, обусловленный структурой самого произведения, который состоит в том, что именно святки должны быть временем протекания событий, и внешний, лежащий за пределами текста, который состоит в том, что именно святки должны быть временем функционирования (рассказывания, публикации, слушания, чтения) святочного рассказа.

Приуроченность событий (или хотя бы одного эпизода) к святкам соблюдается почти во всех святочных рассказах, в том числе и в рассказах Лескова. Приуроченность функционирования Лесковым нередко нарушается: лишь половина его святочных текстов впервые была напечатана в «святочных» номерах периодических изданий. Видимо, это не случайно. В отличие от Лескова, большинство других писателей этого периода создавали святочные рассказы для рождественских и новогодних номеров, а издатели заказывали праздничный материал «на декабрь» и «на январь». Лесков же мог послать произведение святочного содержания в любой номер (например, рассказ «Пугало» был напечатан в десятом и одиннадцатом номерах журнала «Задушевное слово» за 1885 год, «Аскалонский злодей» — в одиннадцатом номере «Русской мысли» за 1889 год), а по необходимости в повторной публикации приурочить время рассказа к Рождеству и святкам и тем самым формально превратить его в святочный, что он и делал, составляя сборник своих святочных рассказов[614].

В чем дело? Почему Лесков, формулируя правила, сам нарушает их? Дело, видимо, в особых задачах, которые ставил перед собой Лесков, разрабатывая эту литературную форму. Святочный рассказ как разновидность календарной словесности функционирует в период календарных праздников и удовлетворяет потребность в специфических праздничных переживаниях. Поэтому святочные рассказы оказываются нужными читателю не только по литературным причинам, но и по причинам внешнего, бытового и психологического характера: они напоминают о праздничном ритуале и обряде, они создают праздничную атмосферу и поддерживают праздничное настроение.

Лесков же, судя по письмам и воспоминаниям современников, не принадлежал к типу людей, остро переживающих календарные даты какого бы то ни было свойства. Он также был резко против празднования своих юбилеев, и думается, что не только по причинам общественного характера (см., например: 11, 228; 238–239). Он достаточно равнодушно относился к праздничным датам и праздничному ритуалу, воспоминание (а календарный праздник всегда включает в себя момент воспоминания) было ему чуждо, а иногда и мучительно. Несмотря на то что Лесков рос и воспитывался в мире, который жил по установившимся в быту традициям[615], календарные жизненные ритмы были не свойственны его натуре. Поэтому и обращение Лескова к жанру святочного рассказа имело иные причины. Е. М. Пульхритудова видит эти причины в поиске Лесковым новых для него