Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

С середины века входит в моду возникший еще в XVIII столетии праздничный обычай декламирования детьми поздравительных стихотворений, адресованных родным и близким с пожеланиями здоровья и благополучия. Функционально такие декламации аналогичны благопожелательным новогодним и рождественским песням колядовщиков и славильщиков. Для того чтобы удовлетворить потребность в поздравительных праздничных текстах, начали издаваться специальные сборники, в которых помещались стихотворения с разными адресатами («дражайшему папеньке», «маменьке», «сестрице» и т. п.) и к разным праздникам (Рождеству, Пасхе, именинам, дню рождения). Позже, к концу XIX — началу XX века, когда детские елки стали устраиваться повсеместно как в домах, так и в учебных заведениях, появляется необходимость в издании рождественских и новогодних пьесок для детских постановок и программ праздничных утренников[592].

Среди русских детских писателей (и особенно писательниц) были такие, которые «специализировались» на «праздничных» (святочных, пасхальных, купальских) текстах, как, например, Л. А. Ярцова[593] и В. В. Михайлова, сборники которых выходили на протяжении нескольких десятилетий второй половины XIX века[594]. В конце XIX века детские рождественские тексты, как и вообще вся детская словесность, становятся доброкачественнее. «Праздничные» рассказы Н. И. Познякова[595], А. В. Круглова[596], Д. Н. Мамина-Сибиряка[597] в значительной мере освобождаются от свойственных более раннему времени сентиментальности, примитивности сюжетов и дидактичности, однако элемент нравоучения, спровоцированный идеей праздника Рождества, и в них остается достаточно сильным[598].

Детские праздничные тексты сыграли важную роль не только в развитии литературы для детей: на них выросло и воспитало художественный вкус целое поколение читателей. Такие произведения, являясь регулярным чтением ребенка, тем самым способствовали будущему расцвету святочного рассказа. Приученные к ним и воспитанные на них юные читатели, вырастая, и во взрослой литературе искали привычных для них литературных форм.

Заключение

Процессы 1840–1850‐х годов в области календарной словесности происходили на фоне заметного падения интереса к календарю и к проблемам, с ним связанным, что объясняется характерной для большинства писателей этого периода ориентацией на развитие, а не на возвращение, традицию. Литература обращает внимание прежде всего на новые явления жизни, в то время как старые, отживающие, рассматриваются лишь как тормоз в развитии новых. Поколение писателей середины века, воспитанное на гегелевской философии истории, «люди сороковых годов», воспринимали время как единый и непрерывный поток изменений и новшеств. Доминирование линейного (векторного) времени в культуре и искусстве этого периода было следствием жесткой идеологической общественной борьбы.

И все же календарная словесность в этот период продолжает развиваться. Напряженный и разноплановый интерес к народу и проблеме народности стимулирует дальнейшие этнографические разыскания в области народного календаря. В отличие от исследований первой трети XIX века, этнографические труды середины века по преимуществу посвящены изучению календарных народных обрядов и обычаев конкретных регионов Российской империи. В периодических изданиях демократического направления описание святок лишается того идиллического и ностальгического налета, который характерен для работ предшествующих десятилетий.

В этот период календарная словесность претерпевает значительные изменения. Почти полностью исчезает столь характерная для 1830‐х годов светская маскарадная повесть, значительно меньше становится фантастических сюжетов, основанных на святочной мифологии. Однако именно в это время появляются тексты (прозаические и стихотворные) с мотивами праздника Рождества, которые в освещении зимнего праздничного цикла опираются на основные положения христианской морали. В середине века возникает детская литература, и вместе с нею — детский рождественский и святочный рассказ, что явилось следствием активного роста детской периодики и внимания к проблемам воспитания и просвещения детей. Наиболее значительные святочные и рождественские тексты середины века, принадлежащие перу Толстого, Достоевского, Григоровича, Салтыкова-Щедрина, предлагают оригинальные святочные коллизии и демонстрируют широкие возможности святочного рассказа как жанровой формы. Интересуясь народными святками и восхищаясь рождественскими рассказами Диккенса, эти писатели дополнили и существенно углубили тематический потенциал святочной словесности. Однако превращение ее в особый жанр, обусловленный временем его бытования, противоречило их мировоззрению и культурным навыкам. В праздничных номерах периодических изданий в основном еще печатались лишь детские святочные рассказы.

Глава 5

Святочный рассказ последней трети XIX века

Календарная словесность и периодическая печать в пореформенное время (1860–1870‐е годы)

Перемены, происходившие во всех областях русской жизни и затронувшие все слои русского общества в пореформенное время, не могли не отразиться и на судьбе календарной словесности. Столь, казалось бы, отдаленная от общественных бурь и идейных споров эпохи область культуры тем не менее мгновенно отреагировала на общественные и политические события в стране. Что же происходит со святочным рассказом в эти годы? Повышенное внимание к календарным народным сюжетам во втором и третьем десятилетиях XIX столетия можно объяснить романтическим увлечением проблемой народности в литературе и культуре. Заметное падение интереса к календарю в 1840–1850‐х годах, несмотря на успехи этнографической науки, с одной стороны, и влияние диккенсовских святочных повестей — с другой, является следствием «наэлектризованности историзмом»[599], столь характерной для идейной атмосферы эпохи в целом и обусловившей доминирование линейной концепции в восприятии времени культурной элитой, которая играла ведущую роль в духовной жизни русского общества середины XIX века. Следующая эпоха дает более сложную картину и уже непосредственно подготавливает окончательное становление жанра святочного рассказа. Именно в течение двух пореформенных десятилетий литературные произведения с календарными сюжетами становятся неразрывно связанными с повременными изданиями, приобретая в них ту самую функцию, которую имели в фольклоре календарные истории.

Для того чтобы объяснить это вторжение календарных текстов в письменную культуру, необходимо обратиться к характеристике состояния, в котором в этот период находилась русская периодическая печать. Обычно в истории русской журналистики и общественной мысли классификация повременных изданий проводится на основе их общественно-политической платформы. Для наших целей такой подход непригоден. Историю литературного жанра гораздо продуктивнее рассматривать с точки зрения того адресата, которому он предназначался. Исходя из этого, периодику 60–70‐х годов можно разделить на издания трех типов: «толстые» журналы (по преимуществу — ежемесячники), «тонкие» журналы (еженедельники) и газеты. В недавно вышедшей книге А. И. Рейтблата, посвященной истории чтения в пореформенной России, представлен обстоятельный анализ читательской публики каждого из этих трех типов повременных изданий, на который я и буду опираться в своих дальнейших рассуждениях[600].

Первая группа периодических изданий («толстые» журналы) адресовалась прежде всего образованной части русского общества (студентам, чиновникам с университетским образованием, средним и крупным помещикам-интеллигентам и т. п.). Структура изданий этого типа в основных своих чертах сложилась в предшествующие десятилетия. Однако «толстые» журналы 60‐х годов политизируются и, становясь проводниками определенной идеологии, объединяют собою и вокруг себя идейно близких им читателей. Такие «интеллигентные» издания, с «направлением» или «тенденцией», как тогда