Грёзы о воздухе. Опыт о воображении движения - Гастон Башляр

Приводимый нами в дальнейшем текст богат значительными мыслями; он учит человека любить самого себя и по-настоящему воодушевляться этой любовью к самому себе. Перед лицом богатства идей Ницше и простоты наших замечаний нас будет не столь уж трудно раскритиковать: нам уже в который раз скажут, что мы оставляем наше философское ремесло и попросту становимся коллекционерами литературных образов. Но мы будем защищаться и повторим наш тезис: у каждого литературного образа собственная жизнь, и протекает она как самостоятельный феномен за пределами глубин мысли. Вот мы и ставим себе задачей определить параметры этой самостоятельности. И пример Ницше здесь особенно ярок, ибо в нем явлена двоякая жизнь: жизнь великого поэта и великого мыслителя. Ницшевские образы обладают двойной сцепленностью, одушевляющей отдельно поэзию и мысль. Эти образы доказывают материальную и динамическую связность, являющуюся «продуктом» действительно своеобразного – с материальной и динамической точек зрения – воображения.

Но вертикальности нужно долго обучаться: «Кто хочет однажды научиться летать, должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать: нельзя сразу научиться летать!» (там же, с. 140). Греза полета для некоторых является платоническим припоминанием о каком-то весьма давнем сновидении, о когда-то пережитой легкости. Мы только и встречаемся с ней, что в видеˊниях – бесконечных и настойчивых. Так давайте же займемся коллекционированием взятых из произведений Ницше самых разнородных примет асцензиональной психики!

V

Прежде всего в философии Ницше мы обнаружим массу примеров психоанализа тяготения, который выглядит точно так же, как управляемый психоанализ, проводимый по методу Робера Дезуайля. Проанализируем, например, следующее стихотворение:

Брось все тяжести в пучину!

Все забудь, человек!

Искусство забвенья божественно!

Хочешь воспарить,

хочешь в выси́ обретаться —

брось тяжелейшие тяжести в море!

Вот море, так брось же себя в это море!

Искусство забвенья божественно![196]

В отличие от «морской» психики, здесь речь идет не о том, чтобы окунуться в море ради обретения молодости силою воды. Речь идет о том, чтобы бросить подальше от себя все свое бремя, всю свою скорбь, все свои угрызения совести, все наше злопамятство, все, что в нас глядит в прошлое, – речь идет о том, чтобы бросить в море всю свою отягощающую суть, чтобы она исчезла навсегда. Так мы устраним тянущего нас вниз двойника: того, который в нас является землею, тягостным интимным прошлым. И тогда воссияет наш воздушный двойник. И тогда мы восстанем, вольные, как воздух, и выберемся из темницы своей собственной скрытности. Внезапно мы станем искренними сами с собой.

Надо ли нам лишний раз повторять, что такое стихотворение можно читать двумя способами: вначале – как текст на отвлеченную тему, как моральный текст, автор которого – за неимением лучшего – чувствует себя обязанным пользоваться конкретными образами; впоследствии же, согласно излагаемому нами методу, – как конкретное стихотворение непосредственного действия, изначально созданное материальным и динамическим воображением и – благодаря энтузиазму, связанному с новой поэзией, – производящее новые моральные ценности? Что бы ни выбрал читатель, ему придется признать, что эстетизация морали – не поверхностное явление; это не метафора, которую без риска можно отбросить. Наш тезис превращает эту эстетизацию в глубокую и непосредственную необходимость. И здесь развитию личности способствует именно воображение. Наиболее действенное воображение – воображение моральное – неотделимо от обновления фундаментальных образов.

Нам, стало быть, представляется, что, подчеркивая слово «себя», Ницше стремился довести метафору до абсолюта, отсечь все мелкие метафоры, которые стал бы нагромождать поэт второстепенный; довести метафору до абсурда, чтобы пережить ее абсолютную реальность: брось всего себя в бездну, чтобы ты весь взошел на вершины, одним махом осуществив и освобождение, и победу, достойные сверхчеловека. По ту сторону противоречия между словами «верх» и «низ» воображение начнет заниматься анализом символов, сохраняющих полную связность: брось себя в море не для того, чтобы найти смерть в забытьи, но для того, чтобы обречь на смерть все то в тебе, что неспособно забывать; все существо из плоти и земли, всю массу достигнутых им результатов; весь урожай, накопленный скупцом, урожай под названием «человеческая личность». И тогда произойдет решающая инверсия, которая отметит тебя печатью сверхчеловека. Ты станешь существом воздушным, ты вертикально вознесешься к свободным небесам.

Все, что томило своею тяжестью, кануло в голубое забвенье[197].

Совершенно так же – в одной из частей «Заратустры» (О чтении и письме) – Ницше побеждает демона тяжести, а потом восклицает: «Теперь я вижу себя под собой» (Jetzt bin ich leicht, jetzt fliege ich, jetzt sehe ich unter mir, jetzt tanzt ein Gott durch mich[198]). Мы не переводим эти строки, ибо не находим слоˊва, чтобы передать мгновенные энергию и радость, содержащиеся в jetzt[199]. Какое несчастье, что французский язык лишен слов, необходимых для передачи психологии мгновения! Как передать решающий характер перемены, свершившейся с существом, как взломать тягучую лень, имея в распоряжении такие слова, как maintenant, dès à présent, dorénavant?[200] Культура воли требует односложных слов. Энергия языка зачастую столь же непереводима, как и его поэзия. Динамическое воображение получает первоимпульсы от конкретного языка.

Невозможно исчерпать важность этого удвоения личности по вертикали, а еще более – важность его внезапного и решающего характера. Благодаря этому удвоению мы будем жить в воздухе, воздухом и для воздуха. Благодаря внезапному характеру этого удвоения мы поймем, что трансмутация существа осуществляется не вялой и неагрессивной эманацией, а работой чистой воли, т. е. воли мгновенной. Здесь динамическое воображение навязывает себя материальному: взмой ввысь – и вольный, как воздух ты сольешься с материей свободы.

После этого акта героического воображения приходит награда: осознание того, что ты выше вселенной, выше всех вещей. Вот откуда следующие великолепные строки («Так говорил Заратустра», т. 1, пер., р. 237): «Быть выше всякого явления – как его собственное небо, его закругленная крыша, его колокол лазури и его вечный покой». Можно ли лучше выразить в том же духе платонической любви платонизм воли, который наделяет сущностью все. чего хочет существо, то, в чем будущее этого существа, а перед этим – уничтожает все сущности из прошлого, все существа из воспоминаний, все чувственные желания, коими подпитывалась шопенгауэрианская воля, воля животная.

Покой непреложен, ибо это завоеванный покой. Это завоеванное спокойствие мы ощущаем в таких строках:

Тише! Тише! <…> Как легкий ветерок невидимо танцует по гладкому морю легкий, как перышко, так – сон танцует на мне. Глаз не смыкает он мне,