Грёзы о воздухе. Опыт о воображении движения - Гастон Башляр

Но перед тем, как подробнее рассмотреть такие динамические аспекты, продемонстрируем особый материальный характер ницшевского воздуха. Какие качества воздуха обычно являются в наибольшей степени субстанциальными для материального воображения? Запахи. Для определенных типов материального воображения воздух – прежде всего – основа для запахов. Запах в воздухе как бы уходит в бесконечность. Для Шелли воздух – бесконечный цветок, цветочная эссенция всей земли. Весьма часто о чистоте воздуха мы грезим как о духаˊх, сразу и благоуханных, и с пригарью; о тепле его мы грезим как о смолистой пыльце, как о теплом и сахаристом меде. А вот грезы Ницше о воздухе сводятся к его тонизирующему характеру: это холод и пустота.

Настоящему ницшеанцу нос должен доставлять блаженную уверенность в том, что в воздухе нет ароматов, – нос должен свидетельствовать о безграничном счастье, о блаженном осознании «ничего-не-ощущения». Воздух – гарант небытия запахов. Обоняние, которым Ницше столь часто гордится, дано не для того, чтобы идти на запах. Сверхчеловеку оно дано для того, чтобы он удалялся, почуяв малейший признак отсутствия чистоты. Ницшеанец не может находить удовольствие в запахах. Бодлер и графиня де Ноайль – обитатели земной стихии, а это, разумеется, признак иной способности – грезят и думают о запахах. В таких случаях ароматы наделяются бесчисленными отзвуками; они связывают воспоминания с желаниями, безмерное прошлое со столь же безмерным – и неясным будущим. Зато у Ницше мы можем прочесть:

Вдыхая этот чудесный воздух

ноздрями, наполнившимися, как кубки,

не ведая ни прошлого, ни грядущего…[188]

Чистый воздух есть сознание свободного мгновения, мига, открывающего будущее. И ничего больше. Запахи – это вереницы ощущений; даже в их телесности есть некая непрерывность. Не бывает запахов дискретных. Чистый воздух, напротив, производит впечатление молодости и новизны (р. 260): «Он медленно впивал воздух ноздрями, как бы проверяя его качества, словно тот, кто смакует непривычный воздух в новой стране». Мы бы посмели сказать: новая пустота – это новая свобода, ведь в этом непривычном воздухе нет ничего экзотического, хмельного и упоительного. Климат творится воздухом чистым, сухим, холодным и пустым.

Сижу здесь, вдыхая

Воздух воистину райский,

легкий, светлый и золотой

какой иногда нисходит

разве что с самой луны…[189]

Воображение Ницше покидает запахи по мере того, как оно освобождается от прошлого. Всякое обращение к прошлому сопровождается грезами о неуничтожимых запахах. Предвидение – противоположность обонянию. Рудольф Касснер представил этот антитетический характер ви́дения и запахов в виде хотя и грубоватой, но весьма яркой диалектики: «Когда мы устраняем, подрезаем или подрубаем сторону времени, которая погружается в будущее… все наше воображение, опирающееся на время или вокруг него закручивающееся, становится воспоминанием, оказывается как бы отброшенным в воспоминание. И тогда любое видение фатально преображается в запах, ибо будущее покидает нас… Но как только мы снова начинаем согласовывать со временем только что отсеченное нами воспоминание, запах опять превращается в ви́дение» (Le livre du souvenir. Trad. Pitrou, p. 31).

Если воздух символизирует мгновение покоя и разрядки, то он наделяет нас также осознанием ближайшего действия, избавляющего нас от накопленной воли. Вот так, в простой радости дышать чистым воздухом мы находим некое обетование могущества:

Обещаньями полнится воздух,

из неизвестных мне уст начинает меня обдувать —

грядет прохлада…[190]

Можно ли лучше выразить то, что в этой внезапной свежести неведомые уста – это обетование упоения?

Вместе с этой свежестью – с этой только что повеявшей великой свежестью – нас овевает та самая ницшевская ценность, которая обозначает глубинную реальность, явленную в ощущениях. Свежесть относится к тем простым и реальным метафорам, каковые составляют непосредственные и элементарные данные для теорий воображения. По существу, для Ницше подлинно тонизирующее свойство воздуха, свойство, способствующее радости дыхания, свойство, динамизирующее неподвижный воздух – подлинно глубинная динамизация, сама жизнь динамического воображения – и есть свежесть. Ее не следует воспринимать как качество заурядное и непосредственное. Она соответствует одному из наиболее значительных первопринципов ницшевской космологии: холоду, холоду высот, ледников, «абсолютных» ветров.

Пройдем по пути, ведущему к гипербореям:

По ту сторону севера, льда и сиюминутности,

по ту сторону смерти,

в стороне от всего:

наша жизнь, наше счастье!

Ни на суше,

ни на воде

не найдешь ты путей

к гипербореям…[191]

Раз не по суше и не по воде, то, значит, по воздуху, через странствие к высочайшему и наиболее холодному одиночеству.

Именно у входа в пещеру – в странную пещеру на вершине горы, что, по нашему мнению, тонко показывает земной и «полостной» характер этой горы – Заратустра дает уроки тонизирующего холода.

Лишь ты можешь распространять вокруг себя воздух крепкий и чистый! Встречал ли я когда-нибудь на земле воздух столь чистый, как у тебя в пещере?

А все же я повидал немало стран, и мой нос привык изучать и оценивать всякие виды воздуха: но именно подле тебя ноздри мои ощущают величайшую радость!

Начиная еще с «Человеческого, слишком человеческого» (Poésie, p. 180) мы слышим зов «холодной и дикой альпийской природы, едва разогреваемой осенним солнцем и лишенной любви».

На лоне вот такой альпийской природы мы воистину присутствуем при необыкновенном рождении. Из холода поднимается жизнь, и жизнь холодная (Poésie, p. 199):

…И тогда луна и звезды

Вознесутся вместе с ветром и инеем.

Благодаря морозу воздух обретает агрессивные свойства, он проникается «радостной злостью», в которой проявляется воля к власти, к реагированию на холод, в верховной свободе холодности, когда воля холодна.

Когда человека атакует наступающий воздух, тело человека «становится высшим» (einen höheren Leib) (ср. «Так говорил Заратустра». О потустороннем). Речь, разумется, идет не об астральном теле магов или мистиков; здесь, несомненно, имеется в виду живое тело, которое способно увеличиваться, дыша тонизирующим воздухом, тело, умеющее выбирать воздух высот, резкий, разреженный и тонкий, dünn und rein[192].

В этом холодном воздухе высот мы найдем и другое ницшевское первокачество: безмолвие. Зимнее небо и его тишина, зимнее небо, «которое иногда встречает в безмолвии даже солнце» – разве все это нельзя противопоставить небу шеллианскому, столь музыкальному, что его можно назвать музыкой, преображенной в субстанцию? «Не у этого ли