Уильям Гэддис: искусство романа - Стивен Мур

за школьными учебниками подрывающими патриотизм, свободу предпринимательства, религию, родительский авторитет, (как Маккэндлесс разъясняет Билли) конечно неофициально, просто добрый американский дух вигилантизма, выслеживают, как тут было, книги разрушающие вечные ценности задавая вопросы на которые не дают решительных ответов…»[188]. Здесь важен список консервативных ценностей. «Плотницкая готика» — это не просто сатира на фундаментализм, но и критика того, как абсолютистское мышление может привести к империализму, ксенофобии, псевдонауке, ненасытному капитализму и своего рода параноидальной идеологии холодной войны, закрепленной в заголовке New York Post в конце романа(и, возможно, в конце света): «ПРЕЗИДЕНТ: ПОРА ПРОВЕСТИ ЧЕРТУ ПЕРЕД ИМПЕРИЕЙ ЗЛА».

Но все это не ново — о чем Маккэндлесс и напоминает Билли и Лестеру в своих разглагольствованиях против христианства. Как Марлоу в «Сердце тьмы» Конрада предваряет рассказ о европейском империализме в Африке напоминанием о походах римлян в древнюю Британию, так Маккэндлесс несколько раз описывает кровавые моменты в истории христианства и находит воинственный порыв в самой Библии: ветхозаветный бог — «муж брани» (256; Исх. 15.3), а сын Божий в Новом Завете предупреждает последователей: «Не мир пришел я принести, но меч» (153; Мф. 10.34). Фундаменталистский пыл, против которого выступает Маккэндлесс, это не устаревшая тема, а скорее новейшее и в потенциале самое смертоносное проявление религии, вызвавшей за свою 2000-летнюю историю больше кровопролития, чем гармонии[189]. Плотник «пророка Исайи» и сын его из евангелий вместе создали готический кошмар из крови, вины, преследований, праведности и нетерпимости — и это одно из значений двусмысленного названия Гэддиса.

ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО ЗАДУМОК, ЗАИМСТВОВАНИЙ, ОБМАНОВ

 Более важное значение названия раскрывается в конце книги. В неловкий момент последнего разговора с Лиз Маккэндлесс рад возможности обсудить нейтральную тему — архитектуру дома в стиле плотницкой готики:

— А дом да, дом. Он так построен да, он построен чтобы на него смотрели снаружи такой, такой был стиль, заговорил он, резко спасенный от неуверенности, всплывая к поверхности — да, у них были книги о стилях, у деревенских архитекторов и плотников здесь все вторичное да, эти грандиозные викторианские особняки со множеством комнат и огромной высотой и куполами и чудесным замысловатым литьем. Вдохновлялись средневековой готикой но у бедных работяг ничего не было, ни камней ни кованого железа. Только старые простые надежные материалы, древесина да молотки да пилы да собственная неуклюжая изобретательность свели все оставшиеся от мастеров грандиозные фантазии до человеческого масштаба […] лоскутное одеяло задумок, заимствований, обманов, внутри мешанина из благих намерений будто последняя нелепая попытка сделать то что стоит делать пусть даже в таких мелких масштабах…

Если отбросить самоуничижительный тон — все-таки Гэддис не «деревенский архитектор» с лишь «неуклюжей изобретательностью», — это с легкостью послужит заодно и описанием самой «Плотницкой готики». Гэддис нашел «простые надежные старые материалы» в том, что назвал одному из интервьюеров «скрепами» традиционной литературы, и поставил перед собой задачу: «То есть скрепы в виде расшатанного брака, обязательной измены, запертой комнаты, таинственного незнакомца, старшего мужчины и молодой женщины, — взять все это и заставить работать». В дополнение к этим основным скрепам сюжет зависит от скреп определенных конвенций. «Лоскутное одеяло задумок, заимствований, обманов» Гэддиса объединяет под одной крышей целый ряд жанров: готический роман, апокалипсис, любовную романтику, упражнения в метапрозе, колониальный роман, политический триллер, документальный реализм, историю ветеранов и то, что Рой Р. Мейл называет «замкнутой» литературой, а также элементы греческой трагедии и  диккенсовской социальной сатиры. Каждый жанр — комната, втиснутая в дом произведения, маленькое изобретение (только по сравнению с первыми двумя романами) большой изобретательности.

Как говорит Маккэндлесс, дома в стиле плотницкой готики задумывались так, чтобы смотреть на них снаружи, и, следовательно, проектировались с упором на внешнюю симметрию, даже если получались такие обманы: «Над парными окнами так близко, будто выходят из одной комнаты, но на самом деле из ближайших концов двух разных, и обе толком не обставлены, пустой книжный шкаф да просевший диван в одной и в другой выпотрошенный шезлонг в волютах французской претенциозности с раскинутым в непотревоженной пыли на полу золотым бархатом с тех самых пор, как она там была, может три-четыре раза за все время проживания в этом доме…». (Отметим, как точно это отражает отношения Пола и Лиз: живущие под одной крышей, они тем не менее разделены стеной разногласий, его интеллектуальная несостоятельность и похоть переданы в виде пустого книжного шкафа и просевшего дивана, ее денежное происхождение и претензия на культурность разоблачены шезлонгом, — оба «толком не обставлены» ни культурой, ни вкусом, ни образованием.) Роман соответствует строгим аристотелевским единствам: действие разворачивается в едином хронотопе, судя по внутренним указаниям, — в октябре-ноябре 1983 года[190]. Семь глав романа уравновешены в почти идеальной симметрии: действие первой происходит на закате, последней — на восходе; вторая и шестая начинаются с того, что Лиз поднимается на холм у реки; конец третьей словесными повторами связан с началом пятой; центральная глава, четвертая, повествует о Хэллоуине и включает долгий разговор Маккэндлесса и Лестера, обеспечивая большую часть исторического фона для современных событий в остальном романе — назовем это центральным отоплением гэддисовской «Готики».

Готический роман — это, безусловно, самый очевидный жанр Гэддиса в «Плотницкой готике», адаптированный в наибольшем количестве его сценических свойств: изолированный «особняк», запертая комната, «дева» в опасности, таинственный незнакомец и даже колдовское время года, позволяющее отсылать к призракам Хэллоуина и дому с привидениями. Взгляд воина-масая на обложке журнала следует за Полом так же жутко, как движущиеся глаза на старом портрете, а Лиз в нечестивые часы между Днем всех святых и Днем поминовения видит во сне предсказание смерти. Будучи пародией на старые готические романы, «Плотницкая готика» также включает длинные цитаты из «Джейн Эйр» — пародии Шарлотты Бронте на еще более старые готические романы[191].

Готический антураж не был чем-то новым для Гэддиса. Главы «Распознаваний» о Новой Англии тоже поскрипывают от готических механизмов: священник-еретик, штудирующий странные тома забытых преданий, сумасшедшая прислуга, сверхъестественные статуи, призраки, нависшая над пустынным пейзажем мрачная атмосфера, и то же притяжение/отторжение, что чувствовали предыдущие поколения творцов готики к итальянизированному католицизму. Не нов и готический стиль в американской литературе. Лесли Фидлер в книге «Любовь и смерть в американском романе» провел огромную работу, чтобы продемонстрировать, что готика — наиболее характерная форма классической американской литературы. Вслед за недолгим затишьем после призраков Джеймса и Уортон этот жанр в современной американской литературе разошелся в двух направлениях: южная готика Фолкнера, О’Коннор и раннего Капоте; и «супермаркетовая готика», которую остроумно охарактеризовал Александр Теру (в своем прекрасном готическом романе «Кот Дарконвилля») как «конечно же, жанр худу, халтуры и гиперестезии, где на популярной суперобложке всегда изображался ветхий особняк в лунном свете и стоящая перед ним испуганная красавица с распущенными волосами в ночнушке, не знающая, куда ей деваться»[192]. У новоанглийской готической традиции Готорна и Мелвилла маловато последователей среди серьезных современных писателей, не считая Джуну Барнс, раннего Хоукса, кое-чего из Пинчона и случайных аномалий (вроде «Доктора Сакса» Керуака или «Чудища Хоклайнов» Бротигана), хотя в последние годы жанр так называемой Новой готики влил в старый остов свежую кровь.

Зачем Гэддису возрождать этот устаревший жанр