Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Только вот что... Тут, конечно, вот какое дело... Независимо от того, что мы понимаем, — ведь сооруже­ние все равно действует на нас. Действует эмоциональ­но. На зрителя влияют символы, лежащие в основе ком­позиции памятника. Включаются другие коды, лежащие в более общих, более примитивных пластах культуры.

Допустим, стоящий на Сенатской площади россия­нин попросту не слышал никогда о культе Петра — ни о прижизненном, ни о посмертном. Допустим. Он нико­гда не читал строк «...Россию вскинул на дыбы», и поня­тия не имеет, почему «эта штука» названа Медным всад­ником.

Но сама по себе символика: вздыбленный конь, лавровый венок, простертая рука... Все это сообщает ему ощущение некого величия. Именно что ощущение, эмо­циональное переживание, но ведь больше ничего и не надо. Передается не совсем то, что хотел передать Фальконе. Вместо четкого: «Величие Петра; величие россий­ской империи» адресат оказывается в силах понять лишь смутное «величие...неизвестно кого и чего». И трудно сказать, какие фантастические очертания примет российская история в его девственной голове.

Представим себе на Сенатской площади китайца, который вообще не представляет себе, что такое Рос­сийская и Римская империи, и никогда не слыхал о су­ществовании Петра I.

Но ведь даже в этом случае «что-то», какая-то часть информации, заложенной Фальконе, доходит до китай­ца! Величественная поза, выражение лица, громадность камня-постамента, стремительный бросок лошади и всадника — все это одинаково осмысливается во всех культурах Земного шара. Любой антропоид (желатель­но видевший когда-либо лошадь) обречен вполне «правильно» понимать многие символы — хотя и без тех кон­кретизации, которые заложил в памятнике Фальконе.

Тут, правда, кроется другая опасность — чем мень­ше мы понимаем смысл текста, тем активнее стремимся его додумывать. А попросту говоря — наслаивать на реальный памятник выдумки о нем. Такая опасность под­стерегает вовсе не одних китайцев, не знающих рус­ского языка.

Русские люди при утрате кодов тоже понимают меньше, чем хотел сказать автор. Время идет, и потом­ки забывают часть кодов. Даже если у них сохраняется полная уверенность, что они знают «все», — это заведо­мо не так.

Но «зато» памятник, здание или урочище обрастают шлейфом сведений неточных, вымышленных, но зачем-то нужных для потомков. Изменяется культура, и памятник наполняется новым содержанием. Получается по­разительная вещь: потомки «знают» о памятнике больше его создателей — за счет того, о чем автор и не догады­вался, но что «приросло» к «тексту» за все предыдущие случаи его «прочтения».

Мог ли Фальконе предполагать, что его памятник Петру I станет источником жутких историй в городском фольклоре, а потом вдохновит А.С. Пушкина на его знаменитый «Медный всадник»? Маловероятно...

Каждое петербургское здание, каждое урочище пятого порядка — самостоятельный текст, коллективное послание предков к потомкам. В каждом из петербург­ских урочищ культуры индивидуальные тексты — от­дельные сооружения сопряжены так, что они образу­ют, помимо всего, и единый коллективный текст.

Конечно же, этот текст не сводится к геометриче­ским формам, лежащим в основе планировки урочища. Но важно и это: в основу композиции урочища (и лю­бого архитектурного сооружения) положены какие-то достаточно простые геометрические фигуры: круга, квадрата, овала, креста.

Как правило, таких фигур не одна, а много, и они могут сочетаться, перетекать одна в другую, приобре­тать какие-то уникальные черты. Положенный в основу композиции овал может стать разомкнутым, крест быть вписан в круг или квадрат, несколько квадратов пере­крещиваться самым причудливым образом.

Такие фигуры — композиционные формулы — сами по себе воспринимаются неосознанно, вызывают массу подсознательных ассоциаций. Они очень напоминают «архетипы» Карла Юнга — простейшие геометрические образы, вызывающие каждый свои ассоциации и ана­логии: круг — вечности, отрешенности, надмирности и совершенства. Квадрат — рукотворного совершенства, созданного человеком. Прямоугольник, тем более ромб — фигура уже менее «спокойная», как бы устремленная куда-то... и так далее.

Не очень сложно навести критику на такого рода гипотезы, но они как будто подтверждаются исследова­ниями психологов.

Бывает очень интересно посмотреть, как разные зрительные образы трансформируются, наполняются новым содержанием — но при этом композиционная формула остается прежней. В петровское время широ­ко использовался образ столпа, на котором перекрещи­ваются ключ и меч (скрещение меча и ключа — совме­стный символ апостолов Петра и Павла). Сам по себе столп — сильно вытянутая геометрическая фигура — слу­жит знаком чего-то устремленного вперед или ввысь, чего-то, на что надо обратить внимание. Наш восклица­тельный знак — фигура очень не случайная.

Столп с мечом и ключом не прижился, но не без влия­ния этих образов возник герб Санкт-Петербурга — ски­петр, на котором перекрещиваются два якоря[97].

Но композиционная формула-то та же самая! Верти­кальная вытянутая фигура, а на ней — перекрестие двух изделий рук человеческих.

Композиционными формулами занималось довольно много людей — но почему-то произведениями искусст­ва, скульптурой, а не архитектурными сооружениями и тем более — не городскими урочищами. Могу привести в пример хотя бы классические работы[98]. Географическим пространством семиологи занимались мало; тут сказаны только самые первые слова[99].

Композиционные формулы ложатся в основу уро­чищ и сооружений, создают их архетипические обра­зы. В данном случае я имею в виду уже не архетипы К. Юнга, а нечто иное. В каждой культуре есть некие исходные образцы-образы, к которым восходят если не все, то многие позднейшие явления. В конечном счете все многообразие современных жилищ в России восхо­дит к одному простейшему исходному образцу — дере­вянному одноэтажному сооружению, сложенному из круглых стволов. Мы ведь до сих пор упорно называем «хатой» квартиру, расположенную порой Бог знает на каком этаже.

Квадрат и прямоугольник, помимо всего остально­го, — это композиционные формулы, лежащие в основе самого понятия жилища. И помимо всего остального, что будит в нашем сознании (а скорее — в подсозна­нии) образ квадрата и прямоугольника, он рождает и образ жилища. Архетипический образ, который порож­дает и многие другие ассоциации.

Гипотеза автора состоит в том, что адресанты — создатели Петербурга и его урочищ второго и третьего порядка, заложили в этом урочище композиционные формулы, определенным образом воздействующие на человека и порождающие архетипические образы. Со­держание посланного нам текста, письма от предков под названием «Петербург» и состоят в этих композици­онных формулах. Наше восприятие этих формул, наши эмоциональные состояния, которые мы испытываем на Стрелке Васильевского острова, на Университетской набережной или на Дворцовой площади, и составляют процесс «чтения» — считывания информации.

Глава 3

ЧУДО ПЕТЕРБУРГСКОЙ ПЛАНИРОВКИ

Город, как голос наяды

В призрачно-светлом былом,

Кружев узорной аркады

Воды застыли кругом.

    Н.С. Гумилев

Петербург и расположен, и построен таким об­разом, чтобы поселить в человеке некоторое беспокой­ство. Одновременно этот удивительный город задает своему жителю и посетителю некоторые идеи и пред­ставления. Поразительно, но на эти идеи дружно «рабо­тают» решительно все компоненты городского урочища. Начиная с его местоположения.

О последствиях эксцентрического расположе­ния Петербурга в России, пребывания его на разнооб­разнейших границах уже говорилось. Здесь я только напоминаю об этом обстоятельстве: Санкт-Петербург расположен эксцентрически.

Сам факт появления Санкт-Петербурга означает, что теперь в России будет не одна столица, а две. Санкт-Пе­тербург знаменует собой еще и полицентричность. Как отдельно стоящий город — полицентричность России.

С появлением Петербурга в Российскую империю, вчера еще захолустную Московию, возвращается преж­ний полицентризм Древней Руси. Все дальнейшее раз­витие страны пойдет между несколькими центрами, ка­ждый из них будет воплощать свой вариант движения вперед и станет лидером этого «варианта». История страны с появлением Петербурга приобретает некую «политическую валентность». Развитие теперь может качнуться и в Петербургский, и в Московский вариан­ты — как противостояли в Древней Руси Галич, Влади­мир и Новгород.