Ментальная карта и национальный миф - Виталий Владимирович Аверьянов

сущность. В конце концов, он не может быть сведен к информационной или коммуникационной функции. Вспомним, что в древнеславянском языке «язык» – это и есть народ. А информация языком не является. Так в самой по себе книге как таковой, в книге, лежащей на полке, никакого языка нет. Книга в качестве языкового явления – это не страницы, запечатанные буквами, а феномен сознания. Когда человек читает книгу, она отражается у него в сознании и тогда становится языком. Точно так же и в Интернете языка нет, в нем только следы языка. Потому что язык – это энергия. Когда я что-то направленно говорю своему адресату и тем самым посылаю ему воздействующие на него сигналы, я его «заклинаю» или гипнотизирую. Изначальное предназначение слов в том, что мы гипнотизируем друг друга. По большому счету, информация – это не что иное, как лабиринты следов языка. Их можно бесконечно мультиплицировать. Я, допустим, послал адресату сигнал; и вот система начала его мультиплицировать, миллионы раз мультиплицировала, но ведь от этого я свою энергию не рассеял. Просто все узнали, что я эту энергию послал такому-то адресату.

Эра информатизации – это эра абстрагирования. Информация вообще стремится, как будет ясно из дальнейшего, идти в направлении абстракции, то есть обобщения. Информация становится неуправляемой, потому что язык перестает работать как система. Он как бы «засыпает», и поэтому информация перевешивает сферу смысла, монополизирует и узурпирует пространство языка и берет верх над человеком как генератором смыслов.

Следующий важнейший тезис Вайсгербера, сделанный им на основе изучения становящегося понятийно-языкового сознания: лишь родной язык делает мышление возможным. Что Вайсгербер в данном случае понимает под словом «родной язык»? Это тот язык, в котором вырастает и зреет человек, в котором вырастает и зреет человеческое сознание. Если Маугли уже вырос и его психическая конституция сформировалась и если ему вдруг начинают внедрять в сознание какой-нибудь язык, он его, скорее всего, не освоит, по крайней мере полноценно. То есть Маугли надо брать в тот момент, когда его психическая конституция еще формируется, и тогда этот язык станет для него родным.

Несколько коротких тезисов в связи с глухонемыми. Вайсгербер пишет: «Язык позволяет человеку объединить весь свой опыт в единую языковую картину мира и заставляет его забыть о том, как раньше, до того как он изучил язык, он воспринимал окружающий мир». Точно так же он этот пример приводит, когда говорит о людях с потерянной памятью. То есть, иными словами, до языка мир может восприниматься несколько иначе, чем после того, как этот язык осваивается, и само восприятие мира меняется в связи с формированием понятийной сетки.

Когда я в конце 90-х годов читал книгу Сергея Чернышева про корпоративный дух и корпоративное предпринимательство, то отметил там такой тезис: в России, в общем-то, все уже разрушено, про все ее системные связки можно забыть, и остается только язык – вот на языке мы, дескать, и будем строить новую Россию. Меня эта мысль глубоко возмутила. Я написал на эту книгу ответ в «Философской газете», потом он был растиражирован. Но вот у Вайсгербера, казалось бы, та же мысль о языке как о достаточном основании культуры и цивилизации выражена совсем иначе. Ведь если речь идет о родном языке, то его действительно достаточно. Что я имею в виду? Родной язык – это обеспечение определенной системы условий, этнокультурный идентификатор, потому что язык в таком случае рассматривается вместе с самим процессом зарождения и становления сознания. Если этот процесс обеспечен, то вместе с ним обеспечена и сама культура. Другими словами, надо признать, что постановка вопроса Вайсгербером в этом отношении действительно фундаментальна.

В то же время надо сказать, он вырос в Эльзас-Лотарингии, то есть в той области, где то французы, то немцы, то французский язык, то немецкий. Он не случайно так остро переживал тему родного языка. Сам он родной язык еще называл – чтобы понять до конца его мысль – «языком няни». То есть это язык того, кто поет колыбельные песни, от кого человек слышит первые слова и т. д.

Вайсгербер не был нацистом в том отношении, что немецкий язык – высший язык. Он говорил о том, что ни одна из языковых картин мира не отражает действительность такой, какая она есть. Отсюда ясна определенная полифония картин мира. Можно владеть наряду с родным и другим языком, но владение другим языком подразумевает, что возникает конфликт картин мира. Их надо между собой согласовывать. Особенно остро этот конфликт проявляется у синхронных переводчиков. Синхронные переводчики часто жалуются на то, что они иногда не могут переключиться из языка в язык, продолжают думать на другом языке. Это люди, которые фактически живут в режиме диглоссии. У них в голове происходит борьба, некая языковая шизофренизация родного и не родного языков. Эта своего рода профессиональная болезнь или, по крайней мере, проблема.

Как и другие представители гумбольдтовского направления, Вайсгербер выступал с критикой понятия «значение». А вот как раз школа де Соссюра, которая указывала на самодостаточность языка, очень большое значение, простите за тавтологию, придавала слову «значение». Немцы говорили о том, что это уводит человека, который мыслит язык, от действительности, потому что человек как будто попадает в зазеркалье. Что мы видим в лингвистическом словаре, когда открываем, допустим, статью «Понятие»? Мы попадаем в лабиринт бесконечного отражения понятийных схем, которые начинают циркулировать, путаются между собой, и в итоге затруднительно разобраться, где предмет, где его отражение, где отражение отражений, где третья степень отражения. Каждая лингвистическая школа громоздит массу посредников между человеком, миром смысла, миром предметов. И эти посредники, с позволения так выразиться, «захламляют» смысловое пространство.

3. Понятийно-языковой треугольник. Дуализм обобщения и конкретизации

Треугольник Фреге: ЗНАК – ПРЕДМЕТ – ПОНЯТИЕ. Соответствующая ему китайская триада более метафизична: СЛОВО (ЯН) – ВЕЩЬ (У) – ДУХ (ШЭНЬ). У китайцев видна связь духа и понятия – в западной же лингвистике зафиксирована девальвация духовной сферы. Между тем понятие есть не что иное, как духовное обладание, духовная собственность человека.

Дуализм противоположных векторов: «информации» (обобщения и дифференциации впечатлений) и «кристаллизации» (воплощения, конкретизации и хранения кадров памяти). Но на схождении этих двух потоков возникает третье измерение: понятийный мир. Этот дуализм высвечивается через проблематику функциональной асимметрии мозга – сотрудничество правого и левого полушарий в формировании понятий. Понятие рождается в динамическом равновесии импульсов обобщения смыслов и воплощения предметных впечатлений. Преображение информации (числовой, знаковой и образной) в смысл, то есть в целостность жизнедеятельности человека, реализованную в сознании.

Уже в конце