Грёзы о воздухе. Опыт о воображении движения - Гастон Башляр

И теперь Дезуайль предлагает пациенту вообразить, будто он поднимается по пологому склону, по очень ровной дороге, не видя пропасти и не испытывая головокружения. Возможно, пациент здесь может осторожно себе помогать, настраиваясь на определенный ритм ходьбы и ощущая в нем диалектику прошлого и будущего, о которой хорошо сказал Кревель (Mon corps et moi, p. 78): «Одна моя нога называется “прошлое”, другая – “будущее”». Мы приводим это замечание не без колебаний, ибо пока еще не в состоянии как следует объединить понятия ритма и подъема. Тем не менее представляется, что греза амортизирует рывки и толчки воображаемых шагов. Мягко ритмизовать походку в грезе порою не составляет никакого труда. Это чудо, которому обрадуется любой приверженец воздушной стихии, достигается с помощью ритма, встроенного в некую непрерывность. Похоже, блаженное дыхание является составной частью асцензиональной судьбы. Но – что бы ни получалось из этого возможного сочетания восхождения и ритмизованной ходьбы – стремление к вершинам обретает истинную воображаемую значимость только в вознесении, заключающемся в отрыве от земли. Робер Дезуайль предлагает целый набор образов в зависимости от психического состояния видящего сон наяву. Вершины гор, деревья, картины и птицы составляют категории наводящих образов[150]. Показывая их пациенту в должном порядке, в надлежащий момент и в нужном месте, Дезуайль обусловливает упорядоченный подъем, который переходит во взлет и разворачивается вширь. В воображении субъекта воздушная жизнь постепенно вытесняет земную. И тогда пациент ощущает благотворное влияние воображаемой воздушной стихии. Забыты тяжелые заботы, точнее говоря, их заменила своеобразная надежда, нечто вроде способности «сублимировать» будничную жизнь.

Иногда практикующий психолог осознает, что динамическое воображение пациента «заклинивается» на некоторых сочетаниях образов: это происходит потому, что предложенные образы отходят от линии образов, переживаемых пациентом. И тогда Дезуайль советует больному вообразить вращение вокруг самого себя (р. 40). В том динамическом одиночестве, каким является воображаемое вращение, у пациента найдутся шансы обрести воздушную свободу. Впоследствии он сможет продолжить воображаемое вознесение самостоятельно[151].

Добавим, что после каждого упражнения по воображаемому полету – после каждого часа полета – Дезуайль, проявляя великолепное знание «весовых» явлений психики, рекомендует осторожный спуск, при котором грезящий должен вернуться на землю без тревог, без головокружения, без драм и падения. При таком «приземлении» пациент должен всякий раз оказываться чуть выше плоскости, с которой он стартовал, так что – в противоположность ощущениям Томаса де Квинси – грезящий надолго сохраняет впечатление, что он не полностью «спустился» и продолжает жить воздушной жизнью высокого полета.

Спустя несколько недель проводится еще один сеанс. Мало-помалу пациент становится вовлеченным в тот тип грез, который приносит ему хорошее психическое самочувствие обитателя воздушной стихии. Лечение Дезуайля не удивит тех, кто познал во сне целебные свойства онирического полета.

V

Желая упростить наше изложение, мы не затронули одну из черт управляемой асцензиональной грезы, на которой теперь остановимся подробнее.

В действительности метод Робера Дезуайля придает значение так называемому цветному вознесению – эти слова употреблены здесь в значениях, сходных с цветным слухом. Кажется, будто на вершинах, куда нас поднимает греза, появляется лазурь, а иногда и золотой отблеск. Часто грезовидец, самостоятельно, без всякого внушения переживая воображаемое вознесение, достигает некоей светозарной среды, оказавшись в которой он начинает воспринимать свет в субстанциальном аспекте. Светозарный воздух и воздушный свет посредством игры существительного и прилагательного обретают единство материи. У грезовидца возникает впечатление, будто он купается в уносящем его свете. Он ощущает синтез легкости и ясности и осознает одновременное избавление от веса и мрака плоти. Существует возможность классифицировать некоторые грезы в зависимости от вознесения в лазурный или же в золотой воздух. Точнее говоря, следует отличать вознесение от золота к лазури от вознесения от лазури к золоту – согласно становлению цвета в грезах. И во всех случаях цвет волюметричен[152], блаженство проницает все существо.

Следует отметить, что воображение форм и цвета не может доставить этого ощущения волюметрического блаженства. Добиться его можно не иначе, как сочетая с формами и цветом кинестетические[153] ощущения, находящиеся в полной зависимости от материального или динамического воображения.

Разумеется, если глаза управляемого грезовидца не открываются сами собой, проводник может предложить ему лазурный или золотой цвет, цвет высот или зари. Тогда цвет окажется одним из наводящих образов, подобным птице или холму.

Мы оказались у источника этого воображаемого света, рожденного в нас самих, в медитации нашей сущности, когда она избавляется от невзгод. Рождается просветляющая душа, заменяющая просветленный дух. Накапливаются метафоры, обозначающие духовные реальности. И тогда, живя полной жизнью в царстве образов, мы поймем страницы, подобные следующему отрывку из Якоба Бёме («О трех началах божественной сущности, или О вечном порождении без истоков»):

Теперь же поразмысли, откуда берется тинктура, посредством которой благородная жизнь возвышается так, что, будучи удушливой, горькой или огненной, она становится сладкой? Ты не найдешь этому других причин, кроме света. А откуда же приходит свет, чтобы вот так блистать в сумеречном теле? Ты считаешь, из солнечного сияния? А что же тогда сияет в ночи и направляет твои мысли и твой разум, так что ты видишь с закрытыми глазами и знаешь, что делаешь?[154]

Это тело света не приходит из какого-то внешнего тела. Оно рождается в самом центре нашего грезящего воображения. Вот почему этот свет возникающий, свет зари, в котором сочетаются голубое, розовое и золотое. Ничего грубого. Ничего резкого. Нечто сразу и круглое, и прозрачное (до чего же прекрасный синтез!), нечто расплывчато-алебастровое, освещаемое неким солнцем! Первичный смысл упомянутого понятия Бёме мы, возможно, обнаружим в грезящем существе: действительно, мы можем ощутить в нем «самовозникающий» свет. По меньшей мере, мы найдем в нем источник бёмеанского идеализма. Читая Бёме, следует непременно углубляться в субъективный источник метафор, а потом уже – в объективное слово:

И если мы поразмыслим и подумаем над источником четырех стихий, мы обнаружим, увидим и ясно почувствуем сей источник в нас самих… Ибо сей источник столь же распознаваем в человеке, сколь и в глубинах мира сего, хотя человеку непросвещенному и казалось бы весьма удивительным, что можно вести речь об источнике воздуха, огня, воды и земли…[155]

Столь обобщенное слово и такое отвлеченное понятие, как свет, обретает в страстном согласии с воображением смысл интимный и конкретный, субъективный источник.

Этот глобальный свет постепенно окутывает и растворяет предметы; он стирает четкие линии контуров, устраняет