Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

конкретных способах осуществления христианской жизни, но были едины в ее религиозном понимании. Положение вещей радикально отличное от современного, где религия и религиозные ценности не являются господствующими и общезначимыми. В течение многих десятилетий секулярная культура упорно стремится воплотить в жизнь свою собственную целостную картину мира, выдвигает свои, подчас ничем не связанные с христианством идеалы, нормы и правила. И поскольку культура есть определенный способ упорядочения духовно-материальной и исторической жизни общества, посредством которого утверждается единство языка, значений, норм и шкалы ценностей, то очевидно, что противостояние двух различных картин мира, двух различных мироотношений в рамках одной общей цивилизации не есть нечто легко преодолимое. И в самом деле, как разделить в своей «цивилизованной» жизни то, что в сфере культуры принадлежит кесарю, и то, что принадлежит Богу?

Ведь культура как целое не есть набор различных не связанных ничем между собой и потому независимых друг от друга ценностей и форм, из которых что-то одно может быть мною произвольно выбрано, а что-то – отброшено. Эстетически мы предпочитаем тот или иной исторический период культуры, искусство или литературу того или иного времени, но, реально мы живем, мыслим, трудимся и творим только в нашей, непосредственно данной нам культуре. Не будем пока обсуждать вопроса о том, как мы влияем на свою культуру, какие ценности в ней осуществляем или отрицаем. Важнее понять другое: каждая культура – это прежде всего целостная картина мира, порожденная какой-либо определенной точкой зрения на этот мир. И этой изначальной точкой зрения, воспринятой господствующей частью общества или его большинством, обусловлены формы почти всей духовно-практической деятельности человека, способы его жизнеустройства и миропостижения. Дальнейшее развитие культуры, логика ее становления, ее стиль – есть не что иное, как раскрытие всех возможностей воспринятой однажды точки зрения. Разумеется, единый взгляд на мир, порождающий целый спектр сменяющих друг друга мировоззрений и индивидуальных стилей, не исключает возникновения и другой, принципиально иной точки зрения. Но между ними нет и не может быть «мирного сосуществования». В конце концов одна или упраздняет другую или становится господствующей в рамках того синкретического единства, которое принято называть цивилизацией. Во всяком случае именно так сложилась наша современная цивилизация с появлением христианства.

2

Само христианство было новой, принципиально новой точкой зрения на мир. И по мере того, как на основании христианского взгляда на универсум создавалась новая картина мира, перестроившая всю структуру духовных и социальных отношений, в недрах языческого мира возникала новая целостная культура, постепенно втягивавшая в свою орбиту все новые и новые народы. Эта целостная культура обрела законченность в эпоху безраздельного господства христианства – в Средние века.

Если пользоваться образами, то можно сказать, что средневековье созидало свою культуру как огромный Собор. Оно пыталось увидеть мир и человека сточки зрения Бога. И потому храм, возвышающийся над всем городом, не есть просто здание в ряду других строений. Он – центр духовной и социальной жизни, живой символ космоса, одухотворенного литургической мистерией. В нем нет ничего случайного и произвольного; и в плане и в деталях он подчинен единому замыслу, утверждающему причастность всего существующего к Божественному бытию. Только это бытие есть высшее благо и совершенство. И как абсолютная полнота, оно есть призыв всего тварного к окончательному воссоединению со своим Создателем. Но Бог не только призывает: Он сам нисходит к человеку и потому храм, по выражению патриарха Гермогена, суть «земное небо», в небесных пространствах которого обитает Бог. Запредельное подчиняет себе формы, собирает их в гармоническое единство: купол объединяет собою внутреннее пространство и соединяет людей в одно тело, пронизанное нисходящим движением Божественной любви. Интерьер византийских соборов утверждает актуальность Божественной полноты. Человек здесь защищен от паскалевской тоски перед бесконечностью пространства. «И всякий раз как кто-нибудь входит в храм Св. Софии, чтобы помолиться, – свидетельствует византийский историк Прокопий Кесарийский, – он сразу понимает, что нечеловеческим могуществом или искусством, но Божиим соизволением завершено такое дело; его разум, устремляясь к Богу, витает в небесах, полагая, что Он находится недалеко»…

И так было не только в Византии, но и на Западе. И оттого под сводами храма ищут себе место и история, и космология, и многообразный опыт человека. Прошлое – творение мира и человека, его грехопадение и странствование по путям истории – сменяется рассказом о Благой Вести христианства и видениями грядущего Суда… И в эту всемирную драму спасения вплетаются изображения святых, королей, монахов, горожан, пастухов, аллегории наук и добродетелей; здесь и фигуры из античной мифологии, языческие философы и ученые, и мир растений и животных. Все это богатство подчинено строгой логике богословской системы, которая, в свою очередь, предстает как логика самого миропорядка, раз и навсегда установленного Творцом.

Но не только богослужение и созерцание, – само возведение Храма уже есть мистерия. Хроники рассказывают, как на строительство собора Богоматери в Шартре богачи, вместе с крестьянами, впрягались в тележки, подвозившие строительные материалы. И никто не дерзал прикасаться к строительному камню, принадлежавшему Богородице, предварительно не исповедавшись и не примирившись с врагами… Не из этой ли добровольной и безымянной жертвы и сложилась величественная гармония Храма?

И до сих пор внутренняя структура храма остается верной сложившемуся в раннем средневековье трехчастному делению. Алтарь, неф, притвор – это не только функциональное разделение внутреннего пространства, но и символическое описание универсума. Алтарь – мистическое небо, неф – единство верных, образ будущего Царства, притвор – символ земной жизни, полностью еще не просвещенной светом Евангелия… Символизм христианского средневековья не случаен. Он постулировался как основная форма миропостижения и мышления, как единственный способ выражения встречи духовной и земной реальностей. «Явленные вещи суть иконы вещей незримых», писал псевдо-Дионисий Ареопагит. И потому символичны не только храм и богослужение, но и весь мир: пространство и время, природа и общество, человек и его история. Храм – лишь центральная точка, из которой берет свое начало всеобъемлющий универсализм средневековой культуры и жизни. Из храма излучается и принцип иерархичности, «чиноначалия», пронизывающий космическое, социальное и идеологическое пространство. Отсюда же – ценностная ориентация средневекового человека во времени и пространстве, полностью определяющая его жизнь и познавательные интересы. («Священная история», суточный и годовой богослужебный круг, деление мира на христиан и «неверных»; святые места и паломничества к ним, крестовые походы, «христианская топография» как особая наука и т. д.).

Христианское средневековье созидает и собственные формы хозяйственно-экономической жизни. Церковь восстает против античного гнушения трудом и утверждает его праведность. Если Христос вырос в семье плотника, а апостолы были простыми рыбаками, то христианин, – будь он монахом или мирянином, – подражая им во всем, должен подражать