Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум - Ольга Бодовна Кафанова

от горя, не переставая любить и жалеть Софию. И подобное благородное отношение мужа к жене-«прелюбодейке» было несомненной новостью в русской литературе XVIII в.

Возвращаясь к Шиллеру, можно сказать, что известны весьма критические высказывания Карамзина, уже отошедшего от литературной и журналистской деятельности, о его поздней драматургии. «Мессинская невеста» не понравилась ему из-за «грекомании», использования хоров. Тем не менее, в письме к Вильгельму Вольцогену, приславшему ему эту новинку, он не преминул поблагодарить его за доставленное удовольствие и сделать «реверанс» Шиллеру: «Творения этого гениального человека должны весьма интересовать каждого, кто понимает прекрасное»[177]. Интересно также, что в рукописном отделе Пушкинского Дома хранится перевод «Мессинской невесты» на русский язык, выполненный, по-видимому, будущей императрицей, супругой Александра I и выправленный Карамзиным. Еще ранее, 29 января 1800 г. Андрей Тургенев отметил негативную карамзинскую оценку «Разбойников» Шиллера: «Карамзин говорит, что этот сюжет отвратителен, <…> хотя он и сам прельщался этой пьеской, когда еще не истощил до последней капли всех удовольствий в жизни»[178].

Известен также сдержанный отзыв Карамзина об «Орлеанской деве» в переводе В. А. Жуковского. В письме П. А. Вяземскому в мае 1822 г. он назвал произведение «романом в разговорах, а не драмой»[179]. Этот приговор соотносится с карамзинской теорией драмы, сложившейся в 1790-е гг., и, по-видимому, оставшейся неизменной. Он тяготел к жанру «серьезной комедии», ориентированной на современность и «среднего» человека в атмосфере его частной жизни. Одним из важнейших требований Карамзина к драме было насыщение ее действием – как внутренним, так и внешним, – которое и является условием ее сценичности. В связи с этим становится понятным, почему далеко не все пьесы Шиллера его удовлетворяли.

Можно утверждать вместе с тем, что Карамзин высоко ценил и хорошо знал шиллеровскую поэзию, по-видимому, благодаря влиянию В. Вольцогена, с которым он познакомился и подружился в Париже летом 1790 г. Ода «An die Freude» («К радости») оказалась удивительно созвучной Карамзину. Хардер увидел следы этого жизнеутверждающего гимна в двух карамзинских стихотворениях – «Веселый час» и «Песня мира», а Р. Ю. Данилевский считает, что его мотивы и образы «рассыпаны» по многим произведениям Карамзина[180]. К шиллеровской оде восходят оды «К милости» и «Освобождение Европы», а также и стихотворение «На разлуку с П**» (1791).

В этой связи следует особо остановиться на опубликованных в апрельской книжке шестой части «Московского журнала» (1792) «Разных отрывках. (Из записок молодого Россиянина)». Резюмируя в отдельных тезисах свои философско-эстетические постулаты, Карамзин самый последний их них сделал кульминацией благодаря его развернутости, образной яркости, эмоциональной силе и убедительности изложения. В нем «молодой россиянин» обращался с призывом к людям всей планеты обнять, любить друг друга и помнить, что они «братья»:

«Естьли бы я был старшим братом всех братьев сочеловеков моих, и естьли бы они послушались старшего брата своего, то я созвал бы их всех в одно место, на какой-нибудь большой равнине, которая найдется, может быть, в новейшем свете, – стал бы сам на каком-нибудь высоком холме, откуда бы мог обнять взором своим все миллионы, биллионы, триллионы моих разнородных и разноцветных родственников – стал бы и сказал им – таким голосом, который бы глубоко отозвался в сердцах их – сказал им: братья! <…> Обнимите друг друга с пламенною чистейшею любовию, которую небесный Отец наш творческим перстом своим вложил в чувствительную грудь сынов своих; обнимите, и нежнейшим лобзанием заключите священный союз всемирного дружества! – когда бы обнялись они, когда бы клики дружелюбия загремели в неизмеримых пространствах воздуха; когда бы житель Отагити прижался к сердцу обитателя Галлии, и дикий Американец, забыв все прошедшее, назвал бы гишпанца милым своим родственником; когда бы все народы земные погрузились в сладостное, глубокое чувство любви: тогда бы упал я на колена, воздел к небу руки свои, и воскликнул: Господи! Ныне отпущаеши сына твоего с миром! Сия минута вожделеннее столетий <…>!» (VI, 72–73). Все эти эмоциональные призывы карамзинского произведения несут более или менее явный отзвук шиллеровского гимна.

Наконец, единственный перевод из Шиллера в полном смысле этого слова Карамзин сделал в 1802 г. для своего журнала «Вестник Европы». Он обратился к новелле «Игра судьбы» («Spiel des Schicksals), которая представляет собой историческое повествование и требует отдельного рассмотрения.

Глава 5. Чувствительный и мудрый Восток: «Шакунтала» Калидасы. «Суратская кофейня» Бернардена де Сен-Пьера

Особое место во всех изданиях Карамзина занимает восточный дискурс, призванный доказать его мысль о том, что культуры Индии, Персии, Турции, Китая не менее значимы, чем европейская культура. В «Московском журнале» 1792 г. (май-июнь). Карамзин обратился к поэтичной «Шакунтале» Калидасы, создав первый на русском языке художественный перевод древнеиндийской классики. Переводные фрагменты репрезентировали «чувствительность» восточного автора, его способность психологически и эмоционально передавать чувства человека, находящегося в единении с природой. В том же году в сдвоенном октябрьском и ноябрьском номере он поместил «Кофейный дом», перевод философской повести Бернардена де Сен-Пьера Le café de Surate. Это была уже просветительская рефлексия Востока и его мудрости.

Необходимо перечислить причины обращения молодого переводчика к восточным материалам и Калидасе конкретно. Тема Индии – древней и современной – получает большую популярность в российских периодических изданиях второй половины XVIII в., среди которых: «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Прибавление к “Московским новостям”», «Новые ежемесячные чтения», «Чтение для вкуса, разума и чувствований»[181]. Несомненно, для Карамзина было очень важно, что материалы об Индии публиковались в «Детском чтении для сердца и разума», издававшемся в 1785–1789 гг. Н. И. Новиковым. В этом журнале он сам активно сотрудничал и прошел свое ученичество как переводчик. В нем, в частности появились статьи «Трогательный пример набожности одного молодого индейца», «Путешествие Васко да-Гама в ОстИндию», «Описание Ост-Индии», «Малабарские празднества»[182].

Широкое распространение получил и слой псевдоиндийской литературы, имевшей переводной характер. Это экзотические «индийские повести», принадлежащие жанру так называемой «восточной повести» и имевшие, как правило, авантюрно-любовную тематику. Их описание дал В. В. Сиповский[183]. Эти произведения, переведенные с западноевропейских языков, не имели никакого отношения к подлинной Индии или индийской литературе, но свидетельствовали о стремительно расширявшейся моде на Восток и, в частности, Индию. Очень значимым для Карамзина был и тот факт, что первым переводом оригинального древнеиндийского памятника на русский язык явился перевод одного из разделов санскритского эпоса «Махабхараты» – священной «Бхагавадгиты», сделанный его ближайшим другом А. А. Петровым и изданный в типографии Н. Новикова в 1788 г.

Таким образом, два ближайших и дорогих Карамзину человека – Новиков и Петров – стояли