Розовый. История цвета - Мишель Пастуро

европейских, что проводить там подобные опросы затруднительно. Например, в африканских социумах к югу от Сахары, если речь заходит о том или ином цвете, важнее знать, сухой это цвет или влажный, мягкий или жесткий, гладкий или шершавый, матовый или блестящий, чем то, к какой цветовой гамме он относится: красной, синей, зеленой или желтой. Цвет там не существует сам по себе, как некоторая абстракция, отделимая от своего материального носителя. Вот почему все опросы «на западный манер» о любимых и нелюбимых цветах, по сути, не имеют смысла: они слишком этноцентричны как по своему подходу, так и по методам и задачам[117].

Поэтому давайте останемся в Европе. Почему розовый цвет в наши дни здесь так непопулярен? Причин, конечно, несколько, но есть одна негативная ассоциация, которую он вызывает очень часто, по крайней мере если верить данным все тех же социологических опросов: это безвкусица или даже вульгарность[118].

Розовый не слишком часто встречается в природе и повседневной жизни, поэтому, когда его выбирают, особенно в одежде, он диссонирует с окружающими цветами и уже одним этим привлекает к себе внимание. А ведь, нравится нам это или нет, но желание выделиться в глазах большинства до сих пор воспринимается как проявление тщеславия, неприличия, аморальности или просто нелепости. Зачем привлекать к себе внимание? Зачем отличаться от других? Такие замашки вносят смуту в размеренную жизнь общества. Когда дело касается цветов, то сколько бы все на свете стратегии маркетинга ни пытались провозглашать обратное, сколько бы массмедиа, кутюрье и рекламщики ни уговаривали нас менять, пересматривать, обновлять традиционные цветовые гаммы с их оттенками, значительная часть населения – если не большинство – в повседневной жизни хочет выглядеть «как все» или даже «как обычно». Говорить, что это не так, – значит отрицать очевидное.

Другая причина неприятия розового, возможно, связана с тем, что мы говорили по поводу куклы Барби: избыток розового – это дискредитация розового, как в случае с этой игрушкой (или, скорее, с тем, что лишь считается игрушкой), которая когда-то вызывала симпатию, а теперь кажется вульгарной.

До недавнего времени в европейской индустрии моды и красоты считалось, что белокурая молодая женщина не должна одеваться в розовое: это признак безвкусицы. А Барби – блондинка, и при этом частично одета в розовое! (Сегодня у ревнителей хорошего вкуса другая мишень: они сурово осуждают все, что приходит к нам из Китая, – броские цвета, вульгарный декор, дешевые материалы.)

Все эти оценки, конечно же, субъективны, и, вероятно вызовут возмущение у читателей и читательниц, которые любят розовый цвет. Пусть они меня простят: я только цитирую результаты опросов общественного мнения, это вовсе не значит, что я разделяю точку зрения респондентов. Тем более что существуют и более обоснованные причины нелюбви к розовому.

Одна из этих причин связана с тяжелой исторической памятью: нацистская система концлагерей использовала розовый цвет, чтобы дискриминировать мужчин, подозреваемых в гомосексуальности, заставляя их носить на одежде большой розовый треугольник (rosa Winkel)[119]. Не так давно некоторые сообщества сознательно переосмыслили этот знак, превратив розовый треугольник в символ идентичности – чтобы память о преследованиях и депортациях 1930–1940-х годов не была забыта[120].

Есть и другая причина: во многих случаях была отмечена хоть и косвенная, хоть и не бросающаяся в глаза, но неопровержимая связь между розовым цветом и развратом, порнографией и даже педофилией. Без сомнения, именно это обстоятельство в наше время больше всего повредило розовому. В Европе этот цвет вызывает ассоциации не только с кожей и плотью, но также и с наготой, особенно женской наготой, с плотской любовью и сексуальной коммерцией.

Во французском языке с очень давних пор отмечали анаграмматическое сходство между rose (роза) и Éros (бог любви), которое изначально относилось лишь к цветку, но с конца XVIII века распространилось и на цвет. Игра слов может быть целомудренной и поэтичной, навевать лишь чувства или желания – но может быть и более откровенной, чувственной, даже непристойной.

Начиная с 1860–1880-х годов розовый цвет приобретает ярко выраженный сексуальный, а то и порнографический характер. В эти годы словосочетание «розовая литература» не имеет никакого отношения к книгам для маленьких девочек; совсем наоборот: если они становятся персонажами такой литературы, то изображаются в чудовищных сценах, где порнография сочетается с педофилией. Вторая половина XX века продолжит эту бесславную традицию – появятся «розовые балеты»[121], «розовая переписка»[122], «розовый Minitel»[123]: все эти словосочетания и обозначаемые ими практики весьма сомнительны и, к сожалению, не делают чести розовому цвету[124].

Что касается связи розового с похотью или сексуальностью, то, вероятно, свою роль здесь сыграла и свинья – пусть и позднюю, но решающую. В Новое время бедное животное, которому уже Библия и средневековые христианские авторы приписывали многочисленные пороки (нечистоплотность, прожорливость, глупость, кощунство), обвинили еще и в разврате. Впрочем, до свиньи это же обвинение предъявляли козлу, ослу, обезьяне, но чаще всего – собаке. Долгие столетия, от Античности и до начала Нового времени, самым похотливым и грязным представителем фауны считается отнюдь не свинья, а собака, с точки зрения народов Средиземноморья – нечистое животное, чье сексуальное поведение всюду находили ужасающим. Причем особенно похотливой считалась сука (а вовсе не самка свиньи). Как и волчица, она долго была символом проституции и разврата[125].

Чтобы хряк стал «свиньей» в сексуальном смысле, чтобы в придачу ко всем остальным приписываемым ему порокам его обвинили еще и в похотливости и прелюбодеянии, придется ждать позднего Средневековья или даже раннего Нового времени; к этому моменту завершится процесс реабилитации собаки, и в европейских социумах она навсегда превратится в верного друга и спутника человека. Но для этого собаке нужно будет избавиться от репутации сексуально грязного и омерзительного животного, которая тянулась за ней со времен Античности. Перенос этой символики с собаки на свинью происходил постепенно, между XV и XVII веками. В реальности сексуальное поведение свиньи не имеет никаких «грязных» и отталкивающих особенностей, но именно она стала олицетворением похоти и распутства[126]. Шло время, и постепенно всех мужчин, которые заводили циничные разговоры, были замечены в непристойном поведении или приставали к женщинам, начали называть «свиньями». А еще о них говорили, что они предаются свинству («cochonneries») – во французском языке это слово приобрело сексуальный оттенок лишь в XVIII веке (прежде оно обозначало просто «разводить свиней»). Между тем, когда в период с 1780 по 1840 год окраска европейских свиней постепенно перестала быть черной, бурой или пятнистой и стала более или менее розовой –