Розовый. История цвета - Мишель Пастуро

Сексуальная коннотация розового отчасти сохранилась до наших дней, и свинья, пусть и не по своей вине, в какой-то мере причастна к этому. Спаривание этого животного не сопровождается чем-то особенно грязным; напротив, поведение собак в этих ситуациях с человеческой точки зрения кажется куда более отвратительным. Именно поэтому выражение вроде «старый развратник» (фр. vieux cochon, досл. «старая свинья») представляется неуместным – по крайней мере, с точки зрения историка. А современный феминистский лозунг «Balance ton porc» («Выведи свою свинью на чистую воду» – буквально: «Сдай своего хряка») тоже кажется не вполне удачным: точнее было бы сказать «Balance ton chien» («Сдай своего кобеля»). Это было бы ближе к действительному поведению этих двух животных – и, возможно, избавило бы розовый цвет от ассоциаций с распущенностью и порнографией, которые к нему слишком часто прилепляются[127].

Нежность, удовольствие, современность

Розовый – амбивалентный цвет, и сейчас будет уместно рассмотреть его положительные аспекты. Их не так много. Первое, что приходит в голову, – это уже упоминавшаяся связь розового с телом, кожей и наготой. Несмотря на только что сказанное, не все телесное в розовом имеет сексуальный подтекст: в нем есть и красота, и нежность, и гигиена, и чистота – и эти аспекты отнюдь не менее значимы, чем эротика или похоть.

Мы уже вели речь о румянах, косметике и женском белье. К этому стоит добавить все, что связано с туалетом женщины, начиная с мыла. Его состав почти не менялся с XIII века, когда растительное масло заменило традиционные животные жиры, и до эпохи романтизма, когда химия соды и щелочей достигла значительных успехов и куски мыла стали разнообразными по форме, аромату и цвету, причем это разнообразие было доступно не только самой состоятельной клиентуре, но также и тем, кого мы сейчас назвали бы представителями средних классов.

Начиная с 1830-х годов мыло для личной гигиены перестало быть беловатым, сероватым или цвета овечьей шерсти: оно окрасилось в пастельные тона. И среди этих тонов господствует розовый, особенно у маленьких, изящных кусочков, предназначенных для женщин. Не все они пахнут цветами, но цена у всех остается высокой, потому что с производителей берут большие налоги. Постепенно розовый становится цветом, ассоциируемым с гигиеной и чистотой, поскольку то, что верно для мыла, распространяется и на другие принадлежности женского туалета – полотенца и перчатки для мытья, а иногда и на щетки, умывальники, биде и всю категорию предметов, связанных с интимной сферой.

Сегодня мыло и туалетное мыло уже не считаются предметами роскоши, и те его разновидности, что имеют розовый или пастельный оттенок, зачастую воспринимаются как более обыденные, чем белые. Так качается маятник в истории цветов: то, что раньше было дорогим и изысканным, утрачивает этот статус и модные коды либо переворачиваются, либо возвращаются к прошлому.

Что касается связи розового цвета с чистотой, ту же тенденцию можно проследить на примере туалетной бумаги. Когда она только появилась, придя на смену газетной, она была толстой, жесткой и неопределенного цвета – что-то среднее между бежевым, коричневым и серым. Затем появились более тонкие и мягкие листы пастельных цветов – чаще всего розовые, не в рулонах, а в пачках. В 1950-х и даже 1960-х годах розовая туалетная бумага считается более изысканной, чем обычная, которая оставалась грязновато-бежевой. Розовая бумага и стоила дороже. Со временем и розовый стал обыденным, уступив место другим расцветкам – нежно-голубой, светло-зеленой, бледно-желтой, сиреневой. Эти цвета тоже стали повседневными, даже вульгарными, и постепенно произошел возврат к белому.

Сегодня признаком утонченности этого обыденного предмета стала не окраска (белый стал нормой), а толщина, мягкость, прочность и экологичность. Белый сегодня, как и прежде, считается гигиеничнее розового – якобы он лучше удаляет либо отталкивает грязь, о каких бы предметах обихода ни шла речь – о мыле, умывальнике, ванне, полотенцах, перчатках для мытья или туалетной бумаге. Полвека назад, в 1970-х годах (как их иногда называют, «годы вульгарности») было иначе: многие выбирали для своей ванной комнаты именно розовый.

Розовый был востребован и в других пространствах, связанных с уходом за женским телом: в парикмахерских, маникюрных салонах, магазинах парфюмерии, спа-центрах и так далее. Мастерицы и клиентки в этих заведениях надевали розовые халаты, чтобы защитить себя от грязи, а заодно подчеркнуть свою женственность (некоторые из них носили розовые халатики, пусть и не такие шикарные, еще в школе, чтобы отличаться от мальчиков, всегда носивших синее либо серое). Здесь снова проявляется связь розового с телом и гигиеной.

Этот «гигиенический» розовый часто встречается и в других предметах обихода, напрямую контактирующих с кожей для чистоты, ухода или здоровья – лейкопластыри, медицинские бинты, компрессы. Впрочем, в наши дни в этой сфере, как и во многих других, розовый по прихоти моды уступает место белому.

Гигиенический или медицинский розовый взаимодействует не только с кожей, но и, как ни странно, с полостью рта. Зубная паста или крем для десен часто бывают этого цвета; а основания для искусственных зубов всегда делаются из розового пластика, чтобы сливаться с цветом нёба и челюстей. Хотя этот розовый цвет опор для зубных протезов выглядит скорее пугающе, чем привлекательно. Пожалуй, имеет смысл его скрывать, а не демонстрировать. Тем более что поправлять опоры для протезов, вынимать их и вообще выставлять напоказ считается неприличным. Даже те, кто их рекламирует, вынуждены при этом прибегать к разным уловкам.

Любопытна в этом отношении реклама средства для чистки зубных протезов, которую несколько лет назад показывали по французскому телевидению. На экране появлялся большой прозрачный стакан, наполненный жидкостью, куда чья-то рука бросала две белые шипучие таблетки: от них начинали расходиться пузырьки. Затем та же рука опускала в стакан съемный протез, который нужно было почистить. Но не само изделие устрашающего «зубопротезно-розового» цвета, а слово «ПРОТЕЗ», написанное большими синими буквами, приклеенными друг к другу, как будто это был фрагмент вставной челюсти с зубами. Надо же: оказывается, зубной протез нельзя показывать по телевидению – это слишком интимно, это неприлично, это вызывает отвращение. Любые ужасы могут появиться на экране, а вставная челюсть – нет. Ее необходимо называть не своим обыденным именем – dentier («зубной протез») – словом столь же табуированным, как и сам предмет, который оно обозначает, а эвфемизмом, принятым в стоматологических кабинетах и профессиональной литературе: appareil («аппарат»), обычно сопровождаемым уточняющим прилагательным dentaire («зубной»). Но и это прилагательное