Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Чтобы понять это, необходимо посмотреть, какова была идеология и правительства Российской империи, и населения Петербурга. И какие основания были у лю­дей считать свой город местом экстремальным, погра­ничным, не очень пригодным для жизни.

Часть III ГОРОД-ИДЕЯ

                        ...И думал он:

Отсель грозить мы будем шведу.

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твердой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам

И запируем на просторе.

         А.С. Пушкин

Глава 1

ТО, ЧТО ЗАМЫСЛИЛИ

В мире много сил великих:

Горы, море и приливы.

Но сильнее человека

Нет на свете никого.

         Софокл

Есть города, которые растут сами по себе, есте­ственным образом. В планировке таких городов тоже заложены свои идеи — хотя бы идеи, важные для их строителей. Рим возник как поселение беглецов из об­щин и племен Лациума. Никто не планировал сделать его городом-центром даже Лациума, а уж тем паче — всей Италии. Власть над всем Средиземноморьем, всей Европой от Гибралтара до Рейна и в предутреннем кошмаре не могла привидеться разбойничьей шайке Ромула, засевшей в зарослях Капитолийского холма, на большой дороге из Региума в Альба-Лонгу. Так что место для города Рима выбирали вовсе не как место для столицы империи. Такая идея вовсе не зашифрована в месте расположения этого города.

Но и в Риме, стоило ему окрепнуть, поставили столб с названием «Милий». Все дороги римского государства начинались у Милия; через каждую милю каждой доро­ги ставился столб, и на столбе — цифра, обозначавшая расстояние до Милия. Как бы ни росла Римская импе­рия, у нее был единый зримый центр. Такой зримый, такой материальный, что на этот центр можно было по­ложить руку при желании.

Конечно же, это не единственная идея, воплощен­ная в камне при строительстве Рима. Говорить об этих идеях можно долго, разговор получится не лишенным пользы и интереса, но книга эта не о Риме, она о Пе­тербурге. Рим для нас — только пример города, кото­рый рос естественно, постепенно, вырастая от городка крохотного полународца-полуразбойничьей шайки до столицы величайшей империи Мира.

Конечно же, свои идеи заложены и в планировке, в архитектуре каждого русского города. Хотя бы и Моск­вы с ее «собирающей» Россию своей концентрически-радиальной планировкой. С трактами, переходящими в улицы; с улицами, каждая из которых кончается хра­мом, а ведет к средоточию власти...

И все же в таких, постепенно растущих городах за­ложенные идеи проявляются словно бы сами собой, без специально сделанных усилий. То ли дело города, изначально построенные как воплощения идей.

Константинополь строился как центр христианской империи, не отягощенной памятью о язычестве. В этом качестве град Константинов вознес к небу крест Свя­той Софии; как центр бюрократической империи, с обожествляемым монархом во главе вырос вокруг не­правдоподобно большого, сказочно красивого и пом­пезного Палатия. Палатий и Софию соединяла самая широкая улица города.

Вашингтон изначально строился на границе Севера и Юга, как столица двух разных частей единой страны. Само место, где построили Вашингтон, — уже идея. Столица демократических Соединенных Штатов, своего рода продолжатель античной демократии, задумывалась как воплощение античности. Не очень грамотные американцы порой довольно дико понимали эту антич­ность, но неукоснительно воплощали свои представле­ния в планировке и архитектурном ансамбле города.

Санкт-Петербург — еще в большей степени город-идея, чем Константинополь и Вашингтон. Он создан, изначально воплощая как минимум три важнейшие для России идеи.

Самая очевидная из них — идея Империи. Петр I строил новую столицу, чтобы воплотить свои представ­ления об империи. Москва не годилась, «устарела», с ней «необходимо» было порвать.

И Дворец Меншикова на Васильевском острове, и все сооружения Петродворца и Ораниенбаума возво­дились именно под эту идею — идею Империи. Их глав­ная цель — воплощать величие и мощь, богатство и просвещенность этой империи.

В 1760-е годы началось строительство другого го­рода... Но и этот новый Петербург изначально возво­дился как столица огромной империи. Громадность го­рода — это ведь тоже символ и это тоже идея.

И маленькая страна могла бы восемьдесят лет стро­ить себе столицу по единому плану. Но не такую столи­цу, как Петербург... Сама громадность замысла явно принадлежит стране огромной и богатой, способной не жалеть ресурсов. Вот с 1991 года многие смогли уви­деть знаменитые европейские города и дворцы. Реакция разная, но все удивляются: какое все это маленькое, бедное... Санкт-Петербург приучил представлять и Вест­минстерский дворец, и Лувр, и Сан-Суси по масштабам Петербурга. Тем паче у оторванной от мира советской «интеллигенции» жила вера в свою провинциальность, в европейское первородство. Европа разочаровала. Раз­ве что Большой дворец в Версале как-то сравним с Пе­тербургом по размерам и великолепию. Но и он не больше Екатерининского дворца в Царском Селе.

На идею Империи «работает» весь стройный, вели­чавый ансамбль, чья изначально замысленная цель — создавать ощущение величия, покоя, элегической гру­сти. Так, чтобы все видели — это средоточие просве­щенной, цивилизованной власти. И тут же — памятни­ков, зримо воплощающих саму власть, ее достижения и победы. Начал Петр. Но продолжали в том же духе: Мед­ным всадником, Казанским собором, Александрийским столпом, Биржей...

А вот еще одна, до сих пор обожаемая в России идея: идея русского европеизма. Или европейства? Не знаю, как правильней сказать, но Петербург изначально предназначен был служить символом этой идеи.

Весь петербургский период нашей истории счита­лось, что русские — народ исконно европейского кор­ня. Киевская Русь была подобием западных стран, стран Европы. Все, что показывало обратное, не согла­совывалось с официально признанной идеей, не при­знавалось, вымарывалось из учебников и даже моно­графий и дружно признавалось не важным (в точности, как и в советское время). По этой идее гадкие татары угоняют Русь из Европы — в Азию. Соответственно, все, что было явно дурного, дикого и жестокого в Москов­ской Руси, как бы шло от татар.

Вспомним хотя бы ставшее классикой, из А.С. Пуш­кина: «России определено было высокое предназначе­ние... ее необозримые равнины поглотили силу монго­лов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабо­щенную Россию и возвратились на степи своего Восто­ка. Образующееся просвещение было спасено растер­занной и издыхающей Россией»[36].

В реальности «допетровская Русь» во времена «мос­ковской азиатчины», изображавшаяся царством мрака, вовсе не была такой уж дикой и отсталой. Такой рисо­вали ее специально для того, чтобы рельефнее показать подвиг Петра, вытаскивающего Россию из царства бес­предельного кошмара.

Не буду развивать тему — отмечу только, что все достижения, которые традиция приписывает Петру I, — буквально все, от введения светского театра и до кар­тофеля, от зеркал и женских платьев европейского об­разца до строительства кораблей и воинских званий полковника и «маеора» — все это было уже в «допет­ровской» Руси. Заинтересованных отсылаю к своей дру­гой книге[37].

Но и в петербургский, и в советский периоды нашей истории мало кто ставил под сомнение — до Петра в России царили сплошной мрак и полнейшая «Азия-с». Не было ни флота, ни светского искусства, ни даже тако­го достижения цивилизации, как курения табака. А вы­вел нас из мрака Петр.

Сам Петр и его окружение считали, что сближают Россию с Европой. Тем более что идея не вызывала ни­какого сомнения у его преемников в конце XVIII, в XIX веке. Считалось, что начиная с Петра I Россия возвраща­ется в семью европейских народов. Теперь мы — Евро­па, а Азию постепенно из себя выжмем (хотя и непонят­но как, и не всегда понятно, что именно имеется в виду).

В действительности и эту часть идеи легко поста­вить под сомнение. Не будем даже о том, что 98% насе­ления России не имели никакого отношения ни к какой европеизации — ни в каком смысле. Но ведь и 2% чи­новников и дворян Петр заставляет надеть другие кос­тюмы — и только. Нравы не изменились, никакие чело­веческие права у дворян не появились, а наоборот — Петр закрепостил их обязательной службой круче, чем другие сословия.

По крайней мере, весь XVIII век людям, одетым в не­мецкие мундиры, разносят кушанья по чинам, а мамы в «робах» и папы в сюртуках и с трубками в зубах сгова­ривают детей, как делали это и век, и два века назад, только одетые в старомосковские одежды. Эти люди вовсе не свободные граждане, они холопы у государст­ва и члены семейных кланов. Что меняют одежда, бри­тье бороды или европейские шпаги, сменившие дедов­ские сабли? А ничего.