Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

одном из подразделений нашей школы, где на базе онкологического центра проходят обучение дети, имеющие смертельный диагноз. Когда видишь, с каким мужеством твои сверстники борются с тяжелой болезнью, при этом осваивая школьные предметы, не теряя веры в будущее, собственные личные проблемы кажутся сущей ерундой, а попытка свести из-за них счеты с жизнью – непростительной слабостью. Зримые примеры убедительнее отвлеченных разговоров об уникальности и ценности любой человеческой жизни и о большом грехе самоубийства. Вот и решайте после этого, кто кому нужнее: здоровый больному или больной – здоровому.

Вызывает удивление, что проблема формирования у детей культуры восприятия смерти и болезни до сих пор не попала в фокус внимания отечественных педагогов. Веками этой проблемой занималась церковь в союзе со школой.

Традиции, на которые стоит опереться

Отечественная дореволюционная педагогика дает здесь достойные примеры. В знаменитом букваре Дмитрия и Елены Тихомировых, выдержавшем более полутораста изданий, имелся специальный раздел: «Нищета. Сиротство. Сострадание», где, в частности, помещено стихотворение А. Н. Плещеева:

Приголубьте сироток!

Есть на свете много

Бедных и сирот:

У одних могила

Рано мать взяла;

У других нет в зиму

Теплого угла.

Если приведется

Встретить вам таких,

Вы как братьев, детки,

Приголубьте их.[20]

Там же читаем: «Благо ходити в дом плача, нежели в дом пира»[21] («Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира»; Еккл. 7: 2). Педагогическая цель авторов букваря очевидна: ответственное отношение к жизни лучше всего формируется через сострадание, когда чужая беда принимается близко к сердцу, рушится природный детский эгоизм и возникает стремление прийти на помощь, взять на себя ответственность – за кого-то или за что-то.

После Октябрьского переворота 1917 года школа была отделена от церкви, а коммунистическая идеология заявила о себе как о политической вере, как о «светской религии», которая должна была пронизывать собой все и вся, всецело подчинить жизнь советских граждан, советского общества и советского государства. «Коммунизм, не как социальная система, а как религия, – писал Бердяев в 1930-х годах, – фанатически враждебен всякой религии и более всего христианской. Он сам хочет быть религией, идущей на смену христианству… <…> Поэтому его столкновение с другими религиозными верованиями неизбежно. Нетерпимость, фанатизм всегда имеют религиозный источник. <…> Как религиозное верование, коммунизм эксклюзивен».[22]

Новая «светская религия» признавала и даже превозносила смерть, но лишь как неизбежную жертву во имя великой идеи. «Уходили комсомольцы на гражданскую войну», – пелось в известной песне. (Комсомольцы – люди молодые, порой не достигшие совершеннолетия. Во всех революциях и гражданских войнах политики цинично используют жертвенную энергию подростков, не ведающих страха смерти.) Герой этой песни, уходящий на гражданскую войну, обращается к любимой:

«Ты мне что-нибудь, родная,

На прощанье пожелай…»

И родная отвечала:

«Я желаю всей душой —

Если смерти, то – мгновенной,

Если раны – небольшой».

А если герой возвратится с тяжелым увечьем? Как тогда поведет себя любимая? Об этом речь не шла. Мужество смерти превозносилось, а мужество жизни «новой религией» игнорировалось.

Симптоматично, что, размышляя о подготовке детей к жизни, педагог и писатель Я. Корчак все расставил по местам. Революционер в педагогике, он тем не менее всегда предостерегал, выступая на рабочих собраниях: «Нельзя устраивать революцию, не подумав о ребенке». В одном из своих писем он замечает: «Легче всего умереть за идею. Как это красиво в фильмах: он падает с пробитой пулей грудью – лужа крови на песке – и могила, украшенная цветами. Гораздо труднее жить во имя идеи, изо дня в день, из года в год»[23]. Не будем забывать о том, что Я. Корчак – офицер, военный врач, прошедший три войны. Свою ставшую знаменитой книгу «Как любить ребенка» он писал урывками на фронте Русско-японской войны, в короткие паузы между хирургическими операциями, проводимыми в полевых условиях, где зачастую не хватало самого необходимого медицинского оснащения (известны исторические факты, когда вместо перевязочных материалов и хирургических инструментов на фронт приходили вагоны с иконами). Кто-кто, а Я. Корчак лицезрел смерть в ее подлинном, не приукрашенном обличье.

Будучи нацеленной на построение рая на земле, коммунистическая религия в своей аксиологии исключала такую «мелочь», как ценность человеческой жизни. Для достижения грандиозной цели никакие жертвы не покажутся чрезмерными: лес рубят – щепки летят. В свою очередь, практика построения утопии, включившая гражданскую войну, голодомор, коллективизацию, большой террор, ГУЛАГ, исключила саму возможность «ходить в дом плача об умершем». Смерть стала массовым обыденным ежедневным явлением. Умирали везде: в эшелонах при высылках, на улицах поселков и городов от голода, за колючей проволокой… Не то что говорить и размышлять об этих смертях, но даже замечать их было опасно.

Об этом с запоздалым раскаянием пишет Булат Окуджава в своей книге «Упраздненный театр». Какой спрос с мальчика, сына крупного партийного работника, который в комфортабельном вагоне едет вместе с папой к новому месту назначения, не замечая протянутых рук исхудавших голодных детей на остановках? Этот суровый счет к самому себе зрелый писатель предъявляет в финале жизни, когда за спиной расстрел отца и посадка матери, фронт и возвращение мамы из ссылки. В самом деле, чего требовать от детей, когда среди взрослых возобладала лагерная психологическая установка: умри ты сегодня, а я завтра.

Вторая мировая война внесла свой вклад в это безропотное и покорное отношение к жизни, которая – копейка, и смерти, которая перестала быть событием.

«Когда смерть перестала быть событием» – такой подзаголовок дал своей книге «Сабанеев мост» (М.: АСТ: Corpus, 2018) Михаил Бродский. Семилетним мальчиком осенью 1941 года в Одессе он стоял под пистолетом румынского офицера, потерял мать, сидел в тюрьмах.

Стоит ли после такого трагического опыта нескольких поколений удивляться тому, что задача формирования культуры восприятия болезни и смерти у детей на долгие годы выпала из поля зрения педагогов? Выпала и не вернулась даже после двойного обрушения (советской империи и коммунистической утопии) в 1991 году. Хотя, казалось бы, для этого были созданы все предпосылки:

• исчез жесткий идеологический диктат;

• открылись невиданные доселе возможности педагогического творчества;

• создались условия для доступа людей к подлинным ценностям культуры: были опубликованы ранее неизвестные широкому читателю произведения русских и зарубежных религиозных философов, писателей, творивших в эмиграции, а также современных авторов, распространяемых до этого только в самиздате;

• наметился возросший интерес к религиозным основам духовно-нравственного воспитания. Церковь стала активно присутствовать в