Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

какая боль. Позор ли, перед матерью стыд, потеря друзей-одноклассников, обида на всех и на всё. Помню, говорили, что на его щеках, уже мертвого, остались следы слез. Из жизни уходил во слезах.

Теперь времена иные. Второгодников не бывает. Из-за школьных двоек не вешаются.

Времена другие. Но жизнь прежняя, людская, в ней немало боли. А дети, особенно малые, – все те же: светлая душа, открытое сердце, там нет корысти, лжи, но одна лишь любовь и жажда любви ответной. „Бигом, бигом…“ В новую жизнь, взрослую, которая встречает порой ледяным холодом.

Этот бедный мальчонка, нынешний самоубийца, о котором я начал речь, не очень хорошо ладил со школой: побыл в одной, перешел в другую. Но и там не больно его ценили учителя, одноклассники.

Жил он с мамой. Родители были в разводе. Этот развод тянулся долго, на его глазах: скандалы, ругань, семейные помои. Как такое понять и принять детской душе? От рожденья всегда были рядом папа и мама, которых он любил и которые его любили. Самые добрые, самые красивые, самые дорогие… Где они теперь? У матери одна песня: „Я стараюсь… Я на двух работах… Эта сволочь ни копейки не дает. А ты – лодырь, учиться не хочешь…“ Горькие слова, а потом – слезы материнские, от которых в первое время было очень больно, и он пытался их утишить, искренне сострадая матери, что-то обещая и тоже плача. А потом привык.

Так и тянулась жизнь. Недолгая.

Ушел из нее мальчик как-то тихо, обыденно. В эту новую школу он тоже ходил неохотно. Там не было у него друзей.

Чужие, кичливые… О машинах разговоры, по осени – о летних поездках: Черное море, Турция, Египет… А он никогда никуда не ездил. И в классе за столом сидел один. Он часто опаздывал, пропускал уроки и целые дни, ссылаясь на нездоровье.

В тот горький день он и в самом деле приболел: невысокая, но температура, озноб, горло… А в школе было родительское собрание, куда мать и ушла, не заходя домой, прямо с работы. Понятно, чего ей там напоют. И что потом будет, понятно. „Я стараюсь… А ты – лодырь… А эта сволочь…“ Те же песни и те же скучные слезы, которые до тошноты надоели. Все надоело: мать, отец, школа и прочее. А тут еще хворь: зябкость и липкий пот. Сожмешься в комочек под одеялом, согреешься, дремлешь. Что-то грезится доброе. А потом вздрогнешь, возвращаясь к нынешнему. А хочется крепко заснуть, сладким сном забыться надолго. И чтобы никто не будил. Но скоро мать придет, и начнется…

Он не стал ждать прихода матери и повесился.

Не знал я этого мальчика, никогда не видел его, но пытаюсь понять детскую тоску и смуту, горькую печаль одиночества среди людного мира. Некому поведать, излить, слезами утишиться в теплых ладонях ли, коленях.

И всего шаг до покоя, долгого, вечного, когда весь этот мир, чужой и недобрый, разом отрежется и уйдет навсегда».

Несчастная любовь

«Прошлая осень для поселка и округи оказалась недоброй. Один за другим ушли еще два мальчика, оба – в петлю.

Первый совсем неожиданно, словно взрывом. Семья – нормальная, в школе не было особых проблем. Для людей взрослых, для взгляда стороннего его уход – просто глупость, потому что причины пустячные. От девочки, с которой подружился в летнем лагере, получил письмо разрыва: ни видеть, ни слышать тебя не хочу; забудь обо мне. А тут еще, так некстати, от мамы какие-то упреки и бурная ссора.

Для человека пожившего все это, конечно, пустяк: детская любовь, мамины укоры. Сколько их…

Но для юной души – это взрыв опаляющий: любовь разделенная и вдруг – погубленная коварной изменой. Жгучая боль… А вместо утешенья мамина ругань, словно холодная вода на горячие угли.

Мгновенный, обжигающий душу выплеск. Все кончено. Простой и единственный выход – петля, которая все разрешит. Туда он и шагнул, дитя несмышленое, светлая душа, которую жизнь еще не испортила ложью да корыстью, убеждая, что любовь бывает вторая, восьмая, десятая, поддельная, продажная…

У него была любовь первая и последняя – чистый высокий пламень».

Последний шаг в жизни после нелегкого пути

«Другого мальчика, той же осенью, нашли грибники в тополевой роще, на берегу Дона, тоже в петле.

Выбор его не был взрывным, мгновенным. Просто последний шаг жизни после нелегкого пути.

Жил мальчик в невеликом хуторе, рядом с поселком, в семье не больно благополучной. Глава семейства – отчим, человек пьющий, с недобрым характером. Мать – тихая, забитая, тоже нередко скрашивала жизнь рюмкой-другой.

Обычная хуторская усадьба: большой огород, корова, козы, свиньи, куры да утки – для житья и прокорма. Колхоз давно развалился, работы для взрослых нет, тем более если человек пьющий. Таких нигде долго не держат.

Учился мальчик неплохо сначала в хуторской, начальной, потом в поселковой школе. Учителя на него не жаловались. Да и было ли кому жаловаться?

В своей семье, в доме родном жилось мальчику несладко. Хозяйство немалое, зимой и летом много работы: кормить скотину, чистить стойла, пастушить, в огороде много трудов. От работы мальчик не отлынивал. Старался в меру сил. Но отчиму, тем более пьяному, угодить было невозможно.

– Все жрете да не нажретесь, – упрекал он. – По три буханки в день. А вот работать… Через пень-колоду… У курей опять не почистил. А яйца либо сырыми глотаете? Люди продают. А у нас… Пузо никак не набьете. Козы к хорошему сену добрались… Сколь раз говорил… Не понимаешь?!

Оправданий отчим не терпел. Рука у него была тяжелая. Доставалось и мальчику, и матери. Маленькая сестренка пряталась под кровать, там порой и засыпала.

А мальчик стал убегать из дома, бродяжничая. Прибивался он в рыбацкие бригады, там его жалели, кормили. По теплу уходил в соседние хутора, в брошенных домах ночевал, нанимался в помощники к старым людям. Его поначалу искала милиция, вывешивали листовки, в телевизоре объявляли: „Ушел из дома и не вернулся…“ Находили и привозили домой.

– Прибыл, не запылился?! – встречал его отчим. – Жрать захотел, вот и прибыл. А жратву надо заработать. Ты бегал, как заяц, а я работал… На тебя, выходит, работал… На бродягу. Не-ет… Ты сначала заработай, а потом за стол лезь…

– Работать, работать… – кивала мать, опуская глаза. – Надо работать.

Не было в родном доме ни покоя, ни приюта. И мальчик снова уходил.

В укромном месте, в камышовых зарослях устроил он себе берлогу. На жизнь промышлял по-всякому. Кормился рыбой, которую