Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

которая, как свидетельствуют покаянные книги исповедников, была обычной практикой в культуре, где люди жили и спали рядом со своими животными. За такие «мерзости» преступных животных и людей в наказание сжигали или вешали вместе. Ярче всего чудовища в маргиналиях заявляют о нарушении табу, отделяющего человека от животного. Христианство считало необходимым, чтобы человек и природа были «обособленными», но маргинальное искусство постоянно их смешивает.

В отличие от монастыря, внешние стены храма не были частью сакрального пространства и соприкасались с миром. Внешние стены церкви в Оне напоминают больной хрящ, кишащий легионами слизистых и пушистых тварей на поясках, оконных перекладинах и углах, прорастающих из затененных консолей (илл. 35). Эта идея размещения ухмыляющихся демонов и других форм, в основном голов, вдоль верхних стен в качестве опор для других персонажей имеет глубокие корни в древней истории; на севере это связано с кельтским обычаем поклоняться отрубленным головам. Тело было, в конце концов, первым человеческим зданием; труп же буквально становился жилищем, откуда можно было изгонять злых духов. Человеческая голова, самый базовый из человеческих образов, вместе с тем является самым опасным, и ее использование как оберега, наряду с амулетами от сглаза, было широко распространено в традиционных культурах. Латинский текст «Изенгрима» даже описывает размещение отрезанной головы животного над дверным проемом для защиты. Однако это не следует рассматривать как «народное» суеверие – скорее как часть набора убеждений, разделяемых монахами, а также их мирской аудиторией. Для тех, чьи тела и души были обещаны Богу, такая защита была еще важнее.

Другой цистерцианец, Цезарий Гейстербахский, рассказывает, как враг всегда таится в тени, готовый внести разлад в жизнь монаха и, в частности, вторгнуться в самые священные внутренние пространства вокруг алтаря. Он сообщает, как одна отшельница увидела бесов в обличье обезьян и кошек, которые сидели на спинах монахов на клиросе и передразнивали их жесты, как в алтарной части материализовались медведи, плачущие человеческим голосом, и как хрюкающие свиньи сновали вокруг заснувшего во время мессы монаха [94]. Демоны не только прерывали литургические службы; они также старались напугать монахов и монахинь во время уединенной meditatio. Когда, например, отшельница Христина Маркьятская, жившая в XII веке, читала свою знаменитую и дошедшую до наших дней Псалтирь, «жабы вторглись в ее келью, чтобы всякими уродствами отвлечь ее внимание от Божией красоты». По словам ее биографа:

Их внезапное появление, с такими большими и страшными глазами, было самым неожиданным, самым жутким, ибо они сидели повсюду, пытаясь забраться на место посредине Псалтири, которая лежала открытой у нее на коленях в любое время дня для ее нужд. Но когда она не двинулась с места и не прекратила петь псалмы, они ушли, и это наводит на мысль, что они были бесами [95].

Эта история предлагает совершенно новый взгляд на скользких тварей, обвивающих буквы и обрамляющих страницы рукописей XII века (илл. 32).

Подобные страхи перед вторжением можно рассматривать как психологические манифестации репрессивной строгости монашеского режима, но они также служат воплощением пищевых кодов и табу. Повторяющиеся и в скульптуре, и на рисунках изображения укусов, несомненно, служили предостережением против плоти как человеческой, так и животной. Монахи должны были воздерживаться от мяса, которое, как считалось, возбуждало животные желания.

В своей учительной книге «Жемчужина церкви» (Jewel of the Church) Геральд Уэльский рассказывает, как некий аббат написал епископу Ле-Мана «о странном явлении и неслыханном осквернении». Каждый раз, когда молодой монах пытался помолиться, злой дух «клал руки на его детородные органы и не переставал тереться о него своим телом, пока тот не приходил в такое возбуждение, что осквернялся извержением семени». Епископу сообщают, что молодой человек девственник и никогда не ел мясных блюд. Лекарство включает в себя усиление поста и прикладывание креста к «тем членам, над которыми враг осмеливается (невозможно поверить) восторжествовать». Такой монстр с фиксацией на гениталиях высечен в Оне рядом с пародийной мессой (илл. 36), и в скульптуре XII века существует бесчисленное множество подобных изображений мужских и женских гениталий [96]. Если мы склонны думать о монашеской жизни как о безмятежной гавани, история монахини в Уоттоне, рассказанная Эльредом из Риво, служит напоминанием о жестокости, с которой сталкивались многие нарушители сексуальной дисциплины в монастырях. Беременную монахиню заставили увидеть своего любовника, «приведенного словно ради зрелища», кастрировать его, а затем ей засунули в рот «часть, от которой его избавили», «запачканную кровью» [97]. Прежде чем торопиться рассуждать о «сексуальности» в монастырях, нам следует знать, что для средневекового монаха она была, по словам Питера Брауна, не базовым инстинктивным влечением, а вторичным по отношению к

более холодным устремлениям, которые соблазняли человеческую личность на сговор с демоническим миром… Они лежали глубже в его личности, чем сексуальное желание… Сексуальные мечты и сексуальные искушения выдавали поступь куда более тяжелых зверей души – гнева, жадности, сребролюбия и тщеславия [98].

Геральд Уэльский завершает свой рассказ о мастурбирующем послушнике описанием монашеской жизни как «арены, на которой происходит вечное борение… борьба, которую мы ведем “против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных”[14]» [99]. Для монахов и других закрытых религиозных групп «правители и власти» могли, конечно, быть светскими властями, но это также относилось к демонам «иного мира», изображаемым на внешних стенах романских построек. Наружные «поднебесные» элементы декора Оне буквально кишат образами зла – не только целующимися парами, приапическими мужчинами и уродливыми монстрами, но и растениями, травами и животными, которые служат визуализации царства инаковости на периферии мира. Напротив, интерьер представляет собой гладкое, спокойное пространство строгих колонн без каких-либо фигур. Только группа сюжетных капителей с преимущественно религиозной тематикой разбивает по существу абстрактное пространство, сосуд для созерцания, из которого вычеркнуто все зло. При обряде экзорцизма епископ изгонял демонических духов из священного пространства, буквально очищая его в ходе церемонии освящения и нанесения надписи, когда он вписывал греческие и римские алфавиты, передвигаясь от одного угла здания к другому. На внешних углах обозначены загадочные и фрагментарные символы получеловеческого внимания (илл. 37). В Оне область маргинального представляет собой не двумерную полосу, а трехмерное пространство, окутывающее всю церковь, как волнистая, покрытая язвами кожа. «Телесная» метафора обычно использовалась для Церкви и имела особое значение для монахов, для которых каждая отрыжка или урчание в животе были сигналом вторжения в их тела. Аналогично тому, как рот и прочие отверстия, такие как глаза, требовалось защищать от натиска зла, входы, дверные проемы и окна в Оне в первую очередь вверялись защите