Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

взора искаженных форм. Они – средство одушевления здания. Обеспечивая одновременно локус защиты и очарования (под которым понималась околдованность демоном или взглядом), романский монстр был стабильной точкой отсчета, исходя из которой монах мог определить свое положение по отношению к этим всегда угрожающим «Другим». Для людей, стремившихся «читать высеченное в мраморе», пришли ли они из монастыря или из внешнего мира, образ на краю был не менее важен и в некотором смысле более понятен, чем невыразимые символы в центре.

Илл. 37. Существо на углу. Церковь Святого Петра, Оне-де-Сентонж

Глава 3. Маргиналии в соборах

Внешних же судит Бог (1Кор. 5:12)[15]

В отличие от монастыря, противостоявшего миру, собор находился среди шумных улиц как мощный символ расширяющегося Божьего влияния среди растущих городских общин XIII века. Города в городах, эти огромные комплексы построек управлялись феодальным магнатом – епископом, – и в них жили и поддерживали порядок (если не считать нескольких монастырских соборов, таких как Кентерберийский и Нориджский) каноники, которые, в отличие от монахов, могли владеть имуществом и передавать его по наследству. Их маргинальные пространства были владениями, за которые приходилось бороться, как, например, parvis, или парадиз, – узкая полоса, ведущая вверх к западному фасаду, за которую в Амьенском соборе боролись горожане и духовенство на протяжении двух столетий [100]. Лишь влияние ностальгического мифа XIX века заставляет думать об этих огромных сооружениях из камня, извести и стекла как о выражении социального единства населения. В большинстве случаев, как это было в Амьене, Реймсе и Лаоне во Франции и в Линкольне и Ковентри в Англии, экономическая нагрузка, связанная со строительством нового собора, вызывала ожесточенный конфликт между светскими и религиозными властями, и обремененное непосильными налогами население часто восставало против духовенства [101]. Французская королевская династия Капетингов, одна из первых централизованных монархий, также дала важный толчок идеологии строительства соборов, которая распространила готический стиль Иль-де-Франс по всей Европе. Хотя возведение ряда великих соборов было начато в конце XII века, важным событием, в некоторой степени утвердившим их власть, стал Четвертый Латеранский собор 1215 года, в котором Церковь укрепила свою гегемонию над душами, изгнав еретиков, евреев и ростовщиков с сакральных земель и установив обязанность посещения мессы и исповедь не реже одного раза в год для каждого христианина. Самые большие из тогдашних зданий, эти огромные орудия производства мессы, мало чем отличались от мерцающих постмодернистских башен сегодняшних штаб-квартир корпораций; их передовая архитектурная и техническая сложность символизировала не только богатство тех, кто находился внутри, но и способность исключать тех, кто оставался снаружи.

Пасть горгульи

Согласно Оксфордскому словарю английского языка, горгулья – это «гротескный водосток, изображающий фигуру животного или человека, которым заканчивается водосточный желоб здания (особенно в готической архитектуре), чтобы отводить дождевую воду от стен». Этими резными приспособлениями снабжались церковные здания, а также городские дома. Английский поэт конца XIV века Джон Лидгейт пишет, что «каждый дом был крыт свинцом / И многие горгульи и многие отвратительные головы», хотя о том, что церковь контролировала городское пространство, свидетельствует документ о судебном приговоре некоему клирику из Арраса за то, что тот без разрешения епископа разместил «горгулий» на фасаде своего дома [102]. Впервые зафиксированное в строительном документе 1295 года – «камни, называемые горгульями», – слово «горгулья» происходит от корней «garge» («булькать») и «goule» («горло»). Многие из этих функциональных монстров действительно состоят из одного рта, извергая струи из зияющих глоток, человеческих и драконьих (илл. 38), но другие инвертируют телесную топографию извержения и оказываются повернутыми к улице задом. Горгулья – это одно только тело без души, беспримесный извергатель грязи, противоположность ангела, чье тело невесомо и лишено отверстий.

Илл. 38. Горгульи. Собор Парижской Богоматери

Использование голов животных в качестве водосточных труб не было изобретением XIII века; оно восходит еще к Античности. Их развитие в готический период стало средством сохранения чудовищного маргинального пространства романских построек, обсуждавшегося в предыдущей главе. Часть их очарования, должно быть, заключалась в их «функции» псевдофонтанов, оживляемых силами природы. Так они описываются в «классическом» романе Roman d’Abladane («Роман об Абладане»)[16], написанном каноником Амьенского собора, который описывает «чудо» старого города – двух «горгулий» на городских воротах, которые изрыгают приятные или неприятные вещества на людей, входящих в город, в зависимости от того, были ли их намерения хорошими или дурными [103].

О значении этих рвотных машин издавна спорят. В XIX веке, когда историки стремились придать точное значение каждому существу на уступах собора, считалось, что горгульи иллюстрируют определенные тексты, например Псалом 21:12: «Поэтому ты заставишь их поворотиться назад»[17], или Псалом 22:13: «Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались»[18]. Более диковинные предположения включают в себя то, что это самые ранние изображения динозавров, которые находили в Средневековье, планетарные созвездия и портреты еретиков. С точки зрения одного раннего иконографа, аббата Обера, они представляли побежденных церковью бесов, которых заставили выполнять черную работу [104]. В символистском романе Жориса-Карла Гюисманса «Собор» (La Cathédrale) 1898 года горгульи называются «ублюдочными созданиями»: «ублюдочные создания, которые материализуют грехи, изблеванные, исторгнутые из места святого; они напоминают прохожим, изливая на них из глоток водопады грязных стоков, что вне Церкви нет ничего, кроме духовных нечистот и душевной клоаки!» [105]

Эмиль Маль, самый влиятельный криптограф соборов, с этим не соглашался. Все, что не входило в великий энциклопедический труд Винсента де Бове «Зерцало» (Speculum), было бессмысленным продуктом чистой фантазии:

Что они означают – эти причудливые головы, выступающие из фасада Нотр-Дама в Реймсе, и эти мрачные птицы, закутанные в саваны? <…> Никакой символизм не может объяснить этих чудовищных созданий на соборах. Бестиарии молчат. Такие существа – порождение народного воображения. Эти горгульи, напоминающие кладбищенских вампиров, и драконы, побежденные древними епископами, сохранялись в глубинах народного сознания; они пришли из древних сказок, рассказывавшихся у костра [106].

Мале здесь, по сути, ссылается на тот факт, который помогает объяснить популярность по крайней мере драконьего образа горгульи, – на истории епископов-основателей соборов, которые, подобно Марцеллу Парижскому и святому Роману Руанскому, прославились тем, что избавили соответствующие города от драконов [107]. В обоих городах фигуры этих священнослужителей были вырезаны на порталах их соборов в честь триумфа над укрощенным чудовищем