Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Личные черты царя Петра отразились и в особенностях созданной им империи: размашистой, мечущейся из стороны в сторону — от завоевания к завоеванию, от одной гигантомании к другой. Достоевский писал, что русская литература вся «вышла из гоголевской шинели». Про российское государство можно сказать, что оно до сих пор не износило петровские ботфорты.

ЕКАТЕРИНА II, или РЕАЛИСТКА У ВЛАСТИ

Екатерина: всегда с милостивой улыбкой Портрет И.-Б. Лампи

В российской истории два монарха наречены «великими»: Петр Первый и Екатерина Вторая. Их методы управления и внутренние установки были не просто различны, но в определенном смысле противоположны.

Петр, если так возможно выразиться, пытался приспособить страну к особенностям своей натуры; Екатерина, наоборот, меняла себя, если чувствовала, что этого требует природа страны. Царица всегда и во всем была реалисткой. Устанавливала границы достижимого методом проб и ошибок и всякий раз отступалась, если видела, что хочет невозможного. По действиям императрицы можно было бы составить руководство для самодержавных властителей, обучая их, в каких ситуациях допустимо проявлять свою личность, а в каких нельзя. Таким образом, ее величие было совсем иного рода, чем у Петра, вечно действовавшего напролом, за что стране порой приходилось платить огромную цену. Екатерина же умела, промахнувшись, скорректировать прицел, никогда не бралась за неподъемные задачи. Если цель была достижима — добивалась своего; если нет — перенастраивалась. Весь ее жизненный маршрут состоял из перемены галсов — начиная с раннего возраста.

Российская императрица Елизавета хотела женить своего юного наследника Петра Федоровича на сестре нового прусского короля Фридриха II. Но, по выражению историка С. Соловьева, «Фридриху жаль было расходовать свою сестру на русских варваров», и взамен он предложил прислать в Петербург дочь одного из своих генералов, фюрста Ангальт-Цербстского. Елизавета согласилась взглянуть на захудалую принцессу, и София-Августа-Фредерика в сопровождении матери отправилась за тридевять земель на смотрины. Вот и всё, что сделала для четырнадцатилетней немки Фортуна. Дальнейшее — заслуга самой девушки. Она совершенно очаровала Елизавету, продемонстрировав уникальную способность адаптироваться к ситуации — главный свой талант. Путь к сердцу императрицы девочка нашла, выказав истовое желание сделаться русской. Она старательно учила язык и молитвы, а когда тяжело заболела и ее хотели причастить, попросила позвать православного священника, чем окончательно завоевала расположение чувствительной государыни.

Точно так же Екатерина (новое имя она получила после принятия православия) попыталась приручить своего юного инфантильного мужа, играя с ним в солдатики и потакая его чудачествам, но, поняв, что пары из них не получится, отказалась от «проекта семейного счастья» и заменила его другим проектом, политическим: стала обзаводиться сторонниками. К участию в заговоре молодую женщину тоже подтолкнули обстоятельства: она узнала, что муж собирается с ней развестись и потом не то посадить в крепость, не то упечь в монастырь. И поступила так, как требовала сложившаяся реальность.

Самую привлекательную черту Екатерины я бы назвал старинным словом «благонамеренность». Эта государыня искренне намеревалась творить благо, как его трактовали философы Века Просвещения, ее кумиры. Всем этим чудесным планам не было суждено осуществиться, что дает повод многим авторам обвинять императрицу в лицемерии, но причина заключалась в ином. Екатерина II была прежде всего реалисткой и всякую благонамеренную идею испытывала этим мерилом: семь раз отмеряла, а потом, бывало, и не отрезала. Осторожность, всегда полезная в управлении государством, была для императрицы почти что идеей фикс. Это и понятно. Захватив власть посредством переворота, она долгое время чувствовала себя очень неуверенно. «Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей», — признавалась царица в частном письме. В первые год-два она почти ничего не предпринимала, заботясь только о том, чтобы попрочнее утвердиться на троне. Все время помня, что она — иностранка в не слишком расположенной к чужеземцам стране, Екатерина долгое время окружала себя только природными русскими, от вельмож до личных служанок. Весьма патриотичен всегда был и выбор любовников — упаси боже, никаких немцев. Лишь убедившись, что власть крепка и что оппозиции нет, Екатерина начала осуществлять свои «благие намерения» — до того осторожно, что в результате от них почти ничего не осталось. В своих записках она горько сетовала: «Недостаточно быть просвещенну, иметь наилучшие намерения и даже власть исполнить их». И была совершенно права: недостаточно.

Иногда ей приходилось из осторожности поступаться государственными интересами. Так, опасаясь рассориться с духовенством, она отменила совершенно разумный указ Петра III о секуляризации церковных земель; страшась народного недовольства, побоялась бумажных денег, хотя эта мера очень оживила бы финансовую жизнь страны.

Однако эти отступления были временными. Убедившись в необходимости той или иной меры, Екатерина воплощала ее в реальность, когда чувствовала, что почва созрела. Так произошло и с секуляризацией, осуществленной полтора года спустя — уже не волей перекрещенной немки-царицы, а по решению особой комиссии, сплошь состоявшей из русских, истинно православных людей. И все прошло тихо. Еще четыре года спустя были пущены в обращение и бумажные ассигнации.

Но из великих светлых замыслов молодой императрицы в жизнь не воплотился ни один. Очень уж несветлой была российская реальность.

О том, как царица поэкспериментировала с народным представительством, было рассказано в основном тексте книги. Приведу еще два примера.

Интересны подробности екатерининских поползновений упразднить крепостное рабство. Императрица писала, что «противно христианской вере и справедливости делать невольниками людей (они все рождаются свободными)». И начала с весьма необычного, даже новаторского шага.

В 1765 году Вольное экономическое общество, созданное Екатериной для развития сельского хозяйства, затеяло международный конкурс на тему прав крестьянства. (Характерно, что устроителем была заявлена не высшая власть). Объявили солидную премию за лучший трактат, и в конкурсе приняли участие более 160 авторов, почти сплошь иностранцы, в том числе самые именитые — Вольтер и очень модный тогда писатель Жан-Франсуа Мармонтель, но золотую медаль получило рассуждение малоизвестного французского юриста Беарда де ль'Аббея. Автор писал, что хотя человеческое достоинство и государственная польза безусловно требуют освобождения крестьян и наделения их собственной землей, но поспешать с этим так же опасно, как спускать с цепи неприрученного медведя. Прежде нужно воспитать рабов, постепенно приучить их к восприятию свободы, а на это потребно время.

Такая логика была Екатерине хорошо понятна. По-видимому, она пришла к тем же выводам. И отступилась. В тогдашней России отмена крепостничества неминуемо привела бы в лучшем случае к очередному перевороту, в худшем — к тотальному коллапсу. Весь государственный механизм империи держался только на дворянстве, а оно на утрату главного своего источника существования, крепостного труда, никогда не согласилось бы. Екатерина твердо для себя решила, что при ее жизни рабство отменено быть не может — и закрыла для себя эту тему.

Другим прогрессивным начинанием, которое императрица с большим сожалением отменила, был эксперимент с журналистикой — чем-то в прежней России совершенно невообразимым.

Следуя европейской моде, Екатерина пожелала завести и у себя в стране периодическую печать. Пример подала сама, начав выпускать журнал «Всякая всячина» — вроде бы анонимно, но особенным секретом ее участие не являлось. Журнал называл себя сатирическим и обличал общественные пороки, впрочем, в основном сетуя на недостатки человеческой натуры, нежели на злоупотребления должностных лиц. Пример оказался заразительным. Немедленно возникло множество других изданий, уже самопроизвольно. Включился всегдашний алгоритм либеральной «оттепели». Вскоре некоторые журналы стали по-настоящему острыми, осмеливаясь критиковать российские суды и даже крепостное право. Екатерина не сразу поняла опасность этого явления и поначалу охотно включилась в новую игру — принялась под псевдонимом полемизировать с критиками. Те, делая вид, что не знают, с кем спорят, начали позволять себе дерзости. Лишь теперь Екатерина сообразила, что независимая пресса разрушает са-кральность высшей власти, а это чревато потрясениями, и непочтительные журналы были закрыты.