Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Разгром Великой Армии царь воспринял, как ответ Господа на молитвы, как Божье Чудо, и всю оставшуюся жизнь провел в экзальтированномистическом состоянии.

Он не расставался с конвертом, где лежали листки с заветными молитвами, выискивал тайные послания в «Апокалипсисе» встречался с «божьими людьми» разных конфессий. В Силезии государь умилялся благости братьев-гернгутеров, в Бадене благоговейно внимал теософу Иоганну Штиллингу, во время посещения Англии сблизился с квакерами. Повсюду он искал озарения, ждал неких мистических сигналов.

И однажды такой знак явился. Летом 1815 года на немецком постоялом дворе царь по своей привычке перед сном читал «Откровение Иоанна Богослова», дошел до места, где говорится «И знамение велие явися на небеси: жена, облеченна в солнце, и луна под ногами ея, и на главе ея венец» — в этот миг ему доложили, что явилась и просит аудиенции баронесса Криденер, известная европейская прорицательница. Потрясенный Александр принял ее как посланницу Господа.

Экзальтированная баронесса толковала Евангелие на собственный манер, излучала святость, изрекала вдохновенные пророчества — одним словом, произвела на царя огромное впечатление. Эта пятидесятилетняя дама по-видимому обладала незаурядным обаянием и даром внушения. На некоторое время император стал с ней неразлучен. Находясь в Париже, он поселил ее по соседству и доверял ей свои сокровенные мысли.

Это увлечение Александра сыграло важную роль в европейской истории. Идея Священного Союза зародилась у царя под влиянием возвышенных бесед с баронессой, убеждавшей императора, что он избран Богом для спасения Европы от тлетворной революционной заразы.

Собственной державе за мистические увлечения самодержца пришлось расплачиваться еще горше, чем Европе. Не только «эпохой Затемнения», от которой пострадала лишь образованная часть общества: педагоги с учащимися, издатели с читателями; не только сгущением атмосферы всепроникающего начетничества и ханжества — но и народными страданиями.

История человечества вся вымощена благими намерениями, заводившими в ад, а иные носители высоких идей погубили больше народу, чем отъявленные злодеи — в российской истории такое случалось неоднократно. Даже Иван Грозный, зверствуя, был уверен, что губит лишь смертную плоть подданных, зато спасает их души.

В последний период царствования Александр увлекся новой идеей: устройством военных поселений. В мирное время жители должны были возделывать поля, живя все вместе, по-полковому, но при этом имея собственные семьи и ведя свое хозяйство, а в случае войны пополнить ряды обычной армии.

В поселенцы целыми полками записывали солдат, но из этих людей, в юности оторванных от крестьянского труда, получались неважные работники. Тогда стали делать наоборот: превращать жителей определенной местности в солдат. Детей, как и отцов, одели в форму, стали готовить и к военной службе, и к крестьянским занятиям.

На практическом уровне цель была — сократить расходы на армию и занять большое количество здоровых и праздных мужчин (солдат) полезным трудом. На уровне идеологическом — явить стране все выгоды дисциплинированной жизни под управлением мудрого начальства. Если в России лучше всего устроена и содержится армия, так не распространить ли принципы военной дисциплины и всеобъемлющей организованности шире?

Предполагалось, что в результате реформы возникнет обширное военно-крестьянское сословие — вроде казачьего, только гораздо более послушное. Оно-то и станет костяком новой России. Ну а кроме того армия будет сама себя кормить, перестанет отягощать государственный бюджет.

С 1817 года началось массовое строительство военных поселений, и к концу александровского царствования в них обитало уже более полумиллиона человек (треть из них — солдаты действительной службы). Впоследствии население военных колоний возрастет до 800 тысяч.

На бумаге это выглядело очень убедительно, да и на вид неплохо. Все деревни строились по утвержденному плану: геометрические кварталы, стандартные дома, плацы, хозяйственные постройки, шоссейные дороги, правильно размежеванные поля, обязательно церковь, больница, школа, гауптвахта. Потрачено на всё это было не менее 100 миллионов рублей.

Изнутри, однако, всё было необразцово.

На бедных поселенцев легла двойная нагрузка: надо было и тянуть солдатскую лямку, и производить тяжелые работы — не только крестьянские, а любые, какие прикажет начальство.

Людей изводили мелочной опекой, у них не было совсем никакой частной жизни.

В военных поселениях были часты самоубийства. Множество раз колонисты писали жалобы царю о невыносимости свой жизни. Ропот и недовольство не прекращались, временами перерастая в бунт. Счет подобных инцидентов шел на тысячи. А поскольку люди это были военные, имевшие доступ к оружию, подавлять такие восстания было непросто. Иногда даже приходилось использовать артиллерию. В 1819 году произошло большое восстание на Харьковщине. Понадобилось две дивизии, чтобы с ним справиться. 29 бунтовщиков были засечены насмерть, многих искалечили шпицрутенами и отправили на каторгу.

По сути дела Александр попытался осуществить утопию: задумал построить нечто вроде земного рая — но не либерального, а государ-ственнического. Разочаровавшись в благе свободы, он уверовал в спасительность Идеального Порядка. Как всегда бывает с тоталитарными утопиями, вместо земного рая получился земной ад. Впоследствии это уродливое (да к тому же еще и нерентабельное) порождение царской фантазии ко всеобщему облегчению упразднят.

Временами у разочаровавшегося в идеалах юности императора случалось нечто вроде фантомных болей.

В 1818 году он тайно поручил нескольким доверенным лицам составить план отмены крепостного права. Результаты этой работы не были преданы гласности, а приступ царской ностальгии по свободе, равенству и братству скоро прошел.

Другим «рецидивным спазмом» было внезапное поручение составить не более и не менее как проект конституции. Задание было дано одному из бывших членов Негласного Комитета — Николаю Новосильцеву. Тот охотно взялся за работу, и появился удивительный документ «Государственная уставная грамота», рисовавший план какой-то совсем другой России. Она делилась на десять «намест-ничеств» (сейчас сказали бы «субъектов федерации») с автономным управлением в виде собственных парламентов-сеймов. Высшим законодательным органом должен был стать Государственный Сейм с двумя палатами.

Исполнительная власть отделялась от представительной и судебной. Гарантировались свобода печати и неприкосновенность личности. Одним словом, это была Россия, о которой и двести лет спустя остается только мечтать.

Должно быть, государь прочитал этот чудесный документ с ностальгическим вздохом, а Новосильцев с удовольствием вспомнил молодость, но всерьез никто осуществлять эту программу, конечно, не пытался. Она начисто разрушила бы основу «ордынского» государства. Вместо этого Александр усугубил строгости, а Новосильцев, отправленный искоренять крамолу в Царстве Польском, проявил себя там отъявленным врагом всяких вольностей.

На самом последнем отрезке жизни императором овладело странное беспокойство. Он всё метался из конца в конец своего обширного царства, будто наконец решил изучить его получше. В 1824 году добрался до Северного Кавказа, оренбургских степей и Урала. В 1825 году проследовал через Украину и Крым до Таганрога, где жестоко простудился и 19 ноября скончался. Незадолго до смерти в частном разговоре создатель Священного Союза и военных поселений сказал: «А все-таки, что бы ни говорили обо мне, я жил и умру республиканцем». Идеалиста могила исправит.

Впрочем, существует маловероятная, но не полностью разоблаченная версия, что в Таганроге сорокавосьмилетний император не умер, а скрылся, и в гроб положили похожего на него солдата. Колоритную версию подпитывало и то, что вскоре после царя точно так же, вдали от свидетелей, скончалась его жена Елизавета. Кто знает, не исполнили ли они свое юношеское намерение «поселиться на берегах Рейна» или уплыть в Америку. Вряд ли конечно. Но вдруг?