Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

в свою очередь, означало, что в Конгрессе возникали тупиковые ситуации, продлевающие междоусобные распри. Кроме того, огромное значение имело взаимодействие между секционализмом и партийной системой. Принято считать, что существование двух национальных партий, каждая из которых имела как северное, так и южное крыло, оказывало объединяющее воздействие, которое нивелировало разрушительные тенденции секционизма. В каком-то смысле это может быть правдой: безусловно, верно, что каждое секционное крыло пыталось сотрудничать с другим крылом своей собственной партии. Например, экстремизм северных и южных демократов сдерживался их связью друг с другом. Но, с другой стороны, внутрипартийное соперничество заставляло каждое секционное крыло соревноваться с соответствующим секционным крылом другой партии в проявлении секционного рвения: южные демократы и южные виги старались превзойти друг друга в доказательствах преданности рабству; северные демократы и северные виги — в приверженности свободной земле. И каждый пытался дискредитировать своего соперника внутри секции, предполагая, что этот соперник продался своему коллеге из другой секции. Южные виги настаивали на том, что южные демократы — союзники фрекен-сойлеров; когда Тейлор выдвинул свою кандидатуру на пост президента в 1848 году, северные демократы воспользовались тем, что северные виги приняли луизианского рабовладельца в качестве своего лидера.

Другой важнейшей особенностью политической системы, которая также определяла функционирование секционализма, было преобладающее признание концепции негативного государства и сильных конституционных ограничений власти центрального правительства. Эти ограничения, по сути, означали, что Конгресс мало что мог сделать с рабством, кроме как говорить о нём. Служа доской для непрекращающейся секционной дискриминации, Конгресс не имел полномочий выступать в качестве эффективного арбитра в секционных спорах и, по сути, даже не мог напрямую обратиться к вопросу о рабстве.

Поскольку секционный импульс принял политическую форму, а политические обстоятельства обусловили действие секционизма, эта книга, представляющая собой исследование секционного конфликта, будет посвящена в первую очередь политическим событиям. Но предварительно следует признать, что секционализм не был изначально или по своей сути политическим явлением, и важно рассмотреть секционализм в его дополитической форме. Что изначально отличало Север от Юга? Как различия стали источниками напряженности? Какую роль сыграли культурные различия, экономическое соперничество, идеологические разногласия? И, прежде всего, какова была роль рабства в возникновении межнационального конфликта?

Рассматривая секционализм в самых общих чертах, можно заметить, что в стране с такими масштабами и физическим разнообразием, как Соединенные Штаты, обязательно существуют региональные различия, которые могут привести к несходству, четко отличающему один регион от другого, или к конфликтам интересов, в результате которых региональные группы начинают соперничать друг с другом. Такой процесс всегда происходит в большей или меньшей степени и обычно уравновешивается другими, объединяющими силами, так что секционные тенденции не становятся разрушительными. Но секционность была хроническим явлением в американской истории. Временами раскол между Востоком и Западом казался даже более глубоким и серьёзным, чем раскол между Севером и Югом. В этом смысле можно утверждать, что раскол между Севером и Югом, закончившийся Гражданской войной, не был чем-то уникальным, а был лишь наиболее острым проявлением явления, которое возникало снова и снова.[41]

Однако остается проблема, почему секционность 1850-х годов была гораздо более разрушительной, чем любая другая секционная борьба в американской истории. Это единственный случай, когда объединяющие силы не смогли уравновесить раскольничьи тенденции, когда накал междоусобных чувств был практически ничем не сглажен. Чем объясняется эта уникальная неудача?

Объяснение неконтролируемого роста сектантства в 1850-е годы было одной из главных проблем американской исторической науки. Уточнения в интерпретации были бесконечными, но в целом сложилась одна школа мысли, которая рассматривает наличие негритянского рабства на Юге и его отсутствие на Севере как суть секционных противоречий, в результате чего термин «секционный конфликт» становится не более чем эвфемизмом для обозначения борьбы из-за рабства. В противовес этой точке зрения другие историки утверждают, что приверженность Севера идее равенства негров была минимальной, что длительная борьба за рабство на территориях едва ли касалась жизненно важного вопроса о подневольном состоянии более 3 миллионов человеческих жертв, и поэтому в движении «против рабства» было недостаточно антирабов, чтобы оправдать объяснение секционного конфликта в первую очередь с точки зрения проблемы рабства. Такие авторы предложили два альтернативных объяснения: одно из них рассматривает борьбу как столкновение глубоко несхожих культур, чьи различия выходили за рамки разногласий по поводу рабства; другое — как столкновение экономических интересов зарождающегося индустриализма, с одной стороны, и плантационного сельского хозяйства — с другой.

Сторонники культурного объяснения секционизма утверждают, что жители Севера и Юга враждовали не только потому, что не соглашались с негритянским рабством, но и потому, что жили в разных культурных мирах. По их мнению, хлопковые и табачные плантации, изолированные поселения в глубинке и натуральные хозяйства Юга были частью сельского и сельскохозяйственного образа жизни, статичного по скорости изменений, децентрализованного и более или менее примитивного по своей социальной и экономической организации и личного по своим отношениям. Южане придавали большое значение таким ценностям, как верность, вежливость и физическая храбрость — это привычные добродетели простых сельскохозяйственных обществ с примитивными технологиями, в которых интеллект и навыки не имеют большого значения для экономики. Напротив, Север и Запад, хотя и оставались сельскохозяйственными и сельскими по статистическим меркам, начали реагировать на динамичные силы индустриализации, массового транспорта и современных технологий и предвосхищать мобильную, подвижную, равноправную, высокоорганизованную и безличную культуру городов и машин. Их ценности — предприимчивость, адаптивность и способность добиваться успеха в конкурентной борьбе — не были ценностями Юга. По мнению некоторых ученых, сумма этих различий была настолько велика, что Север и Юг фактически стали отдельными культурами, или, как говорят, разными цивилизациями. Любое их объединение, лишённое основы гомогенности, должно быть искусственным и, так сказать, фиктивным. Если Север и Юг вступали в политическое противостояние, то только из-за этой общей несовместимости, а не из-за разногласий по поводу рабства или какого-то другого отдельного, конкретного вопроса. Две культуры все равно столкнулись бы, даже если бы все негры были свободны. Что касается рабства, то, конечно, южная система подневольного труда была статичной и архаичной, а северная система наемного труда — изменчивой и конкурентоспособной. Но каждая из них, по-своему, могла быть жестоко эксплуататорской, и различия между ними сами по себе не разделяли два общества, а были лишь отражением или аспектом более широкого и глубокого дуализма. Кроме того, как утверждает культурное объяснение, рабство само по себе не было определяющим фактом в жизни негра. Контролирующим фактором — тем, что делало его тем, кем он был, — был не его юридический статус в качестве движимого имущества, а его экономический статус в качестве сборщика и собирателя хлопка. Он был