Тит Ливий - Война с Ганнибалом

А воины Ганнибала тем временем развели перед палатками костры, растерлись маслом, которое Ганнибал заранее велел раздать по манипулам, и не торопясь позавтракали; услыхав, что враг перешел реку, все разом поднялись и начали строиться. Первую линию составили балеарские пращники и легкая пехота – около восьми тысяч человек, вторую – тяжелая пехота, вся целиком; десятитысячную конницу Ганнибал рассыпал по флангам, а впереди конницы встали слоны.

Нумидийцы прекратили обманное отступление, повернулись и встретили римлян градом стрел. Увидев это, Семпроний отозвал своих всадников, и они заняли места по обоим краям пехотного строя. Всего на поле было восемнадцать тысяч римских граждан и двадцать тысяч латинских союзников да еще вспомогательные отряды ценоманов – единственного галльского племени, сохранившего верность Риму.

Первый натиск карфагенян, нацеленный в середину римской боевой линии, был отбит. Тогда балеарцы и легкая пехота, вооруженная дротиками, разделяются надвое и обрушиваются на фланги, где уже завязалось конное сражение. Римские конники и без того едва держались: во-первых, они уступали противнику числом больше чем вдвое, а во-вторых, лошади чуть не бесились, даже не видя слонов, а только чуя их запах. Камни и дротики пехотинцев быстро довершили дело – римская конница дружно ударилась в бегство.

Римская пехота дралась с величайшею отвагою и упорством, хотя и здесь все преимущества были на стороне врага. Пунийцы перед боем сытно позавтракали и хорошо отдохнули – римляне не ели ничего и отчаянно продрогли и устали. Как только конница бежала, и балеарцы и слоны обратились против пехотного строя, и одновременно вышел из засады Магон. Но даже теперь, оказавшись меж двух огней, легионеры продолжали держаться. Мало того – они сумели отразить слонов, на которых Ганнибал надеялся крепче всего, В голову животного летели бесчисленные дротики, слон останавливался и медленно поворачивался, но стоило ему повернуть, как люди с копьями, нарочно для этого назначенные, бросались вперед и кололи его под хвост, где кожа тоньше и пробить ее нетрудно. Слоны свирепели и начинали топтать всех подряд, кто бы ни очутился у них на пути.

Тогда Ганнибал распорядился снова развести слонов по флангам и бросить против ценоманов. Те мгновенно отступили, лишив римские легионы единственной поддержки, на которую они еще могли рассчитывать. Вражеское кольцо замкнулось – исход битвы решился. Уже не о победе думали римляне, но о спасении. Около десяти тысяч человек во главе с консулом Семпронием прорубили себе дорогу через самую середину неприятельской пехоты – там находились галльские союзные отряды, – но непрерывный и частый дождь застилал взор, не давая понять, что происходит на поле боя, и воины не смогли прийти на помощь своим. Вернуться за реку, в лагерь, они даже не пытались, но без промедления отправились в город Плацентию.

Пробовали пробиться и остальные, но робко и недружно, а потому большею частью безуспешно. Многие утонули, многие – из числа тех, кто топтался на берегу, боясь снова погрузиться в ледяную реку, – были настигнуты пунийцами. Но многим отчаяние придавало мужества, и они благополучно переправились и добрались до лагеря.

А у победителей почти не было сил радоваться своей победе. Да и самая победа стоила им слишком дорого; вражеское оружие и в особенности лютый холод этого дня погубили массу людей, вьючных животных и почти всех слонов. Разойдясь по своим палаткам и стараясь отогреться, карфагеняне словно забыли о противнике, и ночью, когда римляне – лагерная стража, не участвовавшая в битве, и уцелевшие беглецы – возвратились к Требии и переплывали ее на плотах, никто не попытался их остановить. Может быть, и правда за шумом дождя ничего не было слышно, но, скорее, карфагеняне, до крайности измученные стужей, усталостью и ранами, предпочли сделать вид, будто ничего не слышат.

Так или иначе, но консул Корнелий Сципион беспрепятственно увел остаток своих людей в Плацентию, а оттуда – в Кремону: он не хотел, чтобы два консульских войска стали на зимние квартиры вместе, обременив непосильными расходами один город.

Известие о разгроме при Требии повергло Рим в неописуемое смятение. Ганнибала ждали с минуты на минуту под стенами столицы, но вместо Ганнибала появился… консул Семпроний. Настала пора консульских выборов, и Семпро-ний, каждую минуту рискуя жизнью, пустился к югу по равнине, усеянной вражескими конниками[11]. Только слепая удача помогла ему прибыть в Рим живым и невредимым, потому что ни обмануть неприятеля, ни ускользнуть от него на случай погони, ни вырваться силою нечего было и думать. Народ избрал в консулы Гнея Сервйлия и Гая Фламйния, и, как только выборы закончились, Семпроний вернулся к своим – на зимние квартиры в Плацентою.

Зимние квартиры. Буря в Апеннинах.

То была тяжелая для римлян зима. Повсюду окрест Плацентии и Кремоны рыскали нумидийские и испанские всадники, перехватывая гонцов и обозы с продовольствием и кормом для лошадей. Открытым оставался только путь по реке Паду, но Ганнибал задумал перерезать и его, захватив укрепленную пристань невдалеке от Плацентии. Дело кончилось, однако же, неудачей, и сам Ганнибал был ранен. Не успела рана зажить, как он двинулся к другой крепости, где у римлян были хлебные склады. В этой крепости с началом войны нашли убежище соседние крестьяне. Их было очень много, и они решили встретить Ганнибала с оружием в руках. Вооружившись чем ни попадя, они нестройной толпой высыпали навстречу пунийцам и, конечно, после первой же стычки позорно бежали. На другой день защитники крепости добровольно открыли ворота, и тем не менее Ганнибал предал городок самому жестокому и кровавому грабежу – точно взял его приступом.

С первыми признаками весны Ганнибал снялся с зимних квартир и выступил в землю этрусков, чтобы склонить на свою сторону и этот народ. Но он поторопился: зима еще не кончилась, и когда карфагеняне подошли к Апеннинам и начали подъем, грянула такая буря, что переход через Альпы вдруг показался им увеселительною прогулкой. Ветер хлестал в лицо с немыслимою яростью, сшибал с ног, перехватывал дыхание, стискивал грудь. Воины остановились, побросав оружие, чтобы прикрыть руками щеки, глаза, лоб, потом повернулись к ветру спиною и присели на корточки. И тут заревел гром, засверкали молнии и хлынул ливень. От страха все замерли, словно остолбенели, когда же немного опомнились, то сообразили, что надо немедленно, не сходя с места, разбивать лагерь. Но ни натянуть полотнища, ни хотя бы укрепить столбы не было ни малейшей возможности, а те несколько палаток, которые – каким-то чудом! – все же удалось поставить, ветер мгновенно сорвал и изодрал в клочья. Дождь прекратился, зато повалил град вперемешку со снегом, и карфагеняне в полном отчаянии попадали на землю и прикрылись палатками. Вскоре ударил страшный мороз; он сковал эти бесформенные груды тел, так что никто не мог разогнуть окоченевшие суставы и подняться. Наконец самые крепкие и выносливые все-таки поднялись, развели костры и оказали помощь тем, кто больше других ослабел и пал духом.

Два дня провели карфагеняне на этих высотах, точно в осаде, и потеряли множество людей, мулов, коней и еще семь слонов. На третий день они спустились обратно.

Ганнибал снова подошел к Плацентии и предложил Семпронию новый бой, выведя в поле двенадцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы. Семпроний принял вызов. Римляне взяли верх, гнали врага до лагеря и чуть было не ворвались в самый лагерь, но одолеть лагерные укрепления все же не смогли, и Семпроний подал сигнал к отступлению, тем более что уже смерклось. Теперь в погоню пустился Ганнибал, и, если бы ночь не развела врагов, возможно, они истребили бы друг друга до последнего человека – так велико было ожесточение обеих сторон.

И карфагеняне, и римляне потеряли примерно по шестисот пехотинцев и по триста всадников. Ганнибал отступил во владение племени лигурийцев, Семпроний – к городу Луке.

Новые консулы – Гай Фламиний и Гней Сервилий.

Там Семпроний получил пирьмо от Гая Фламииия, который готовился вступить в должность консула. Фламиний приказывал, чтобы Семпроний к мартовским идам привел свое войско в город Аримин[12]. Дело в том, что Фламиний давно и упорно враждовал с сенатом, защищая права и выгоды простого народа. Знать ненавидела его, и он решил начать свой консульский год не в Риме, а в провинции: он опасался, как бы жрецы и гадатели – все люди из знатных родов – нарочно не задержали его в столице, ссылаясь на недобрые знамения и гнев небожителей. Под каким-то вымышленным предлогом он покинул Рим и тайно уехал в Аримин.

Когда об этом стало известно, негодование сенаторов вспыхнуло с новою силой.

– Теперь, – говорили они, – Гай Фламиний ведет войну не только с сенатом, но уже и с бессмертными богами. Он не желает склонить голову в храме Юпитера Всеблагого и Всемогущего на Капитолийском холме, не желает принести священные обеты и торжественную жертву, не желает уехать открыто, в пурпурном плаще полководца, в сопровождении двенадцати ликторов. Нет, он отправился к войску украдкою, точно мелочной торговец, маркитант, а еще вернее – бежал, как преступник, уходящий в изгнание! Не иначе как постоялый двор кажется ему более достойным местом, чтобы одеться в консульскую тогу, чем родной дом.