Тит Ливий - Война с Ганнибалом

– Помните, – повторял он, – не молитвы богам выведут нас отсюда, а только собственная сила и отвага! Сквозь вражеский строй путь пролагает только железо, и чем меньше ты думаешь об опасности, тем меньше она тебе угрожает!

Но за шумом и смятением ни советы, ни приказы не были слышны; солдаты не узнавали своих знамен и своих начальников, и для многих оружие было скорее обременительным грузом, чем защитою. В туманной мгле звучали стоны раненых, гулкие удары кулаков, звон мечей, вопли ярости и ужаса. Одни пускались в бегство и тут же наталкивались на клубок сражающихся и застревали в нем. Другие, опомнившись, пытались вернуться в битву, но их уносило потоком беглецов.

Наконец все удостоверились, что нет иной надежды На спасение, кроме той, которая скрыта в силе рук и остроте клинков; и каждый сам стал для себя начальником, и сражение разгорелось вновь, но не то правильное сражение, когда войско разделено на три боевые линии, легкая пехота выдвинута вперед и любой солдат держится своего легиона, своей когорты и манипула! Теперь только случай соединял бойцов и собственная храбрость указывала каждому его место! И так все были поглощены битвою, что не замечали ничего вокруг – не заметили даже землетрясения, которое разразилось как раз в эти часы и погубило немало городов в Италии, изменило течение многих рек, обрушило горы.

Почти три часа продолжалась эта жестокая сеча и всякий раз вспыхивала особенно жарко там, где появлялся консул. Фламиния окружали отборные воины, он бесстрашно бросался в самую гущу неприятеля, а враги легко узнавали римского полководца по богато украшенному оружию и делали все возможное, чтобы до него добраться. Наконец один инсубр, по имени Дукарий, которому консул был знаком и в лицо, крикнул своим соплеменникам:

– Вон он, убийца наших воинов, разоритель нашей земли! Сейчас я принесу его в жертву теням наших близких![16]

И, пришпорив коня, он разметал толпу римлян, заколол оруженосца, который прикрыл было главнокомандующего своим телом, а потом пронзил копьем и самого Фламиния. Смерть консула послужила сигналом к повальному бегству, и уже ни озеро, ни горы не казались помехою: словно ослепнув от ужаса, люди карабкаются по отвесным стенкам, забиваются в щели, бредут по воде, пока не погрузятся по плечи, по уши. Были и такие, кого безумный страх заставлял пуститься вплавь, но они либо тонули, ощутив всю безнадежность своей затеи, либо, выбившись из сил, поворачивали назад и встречали гибель на прибрежных отмелях, где их уже поджидали карфагенские конники.

Около шести тысяч пехоты из головного отряда в самом начале битвы вырвались из рук неприятеля, взошли на какой-то холм и там стояли, не зная, что происходит позади, прислушиваясь к невнятным крикам и звону железа. Когда же солнце поднялось выше и разогнало туман, они увидели сразу и горы, и поле, и позорно поверженную римскую рать. Мигом подняли они знамена и кинулись прочь, пока их не заметили. Но на другое утро их настиг Магарбал со всею карфагенскою конницей; он пообещал жизнь и свободу тем, кто сложит оружие. Римляне сдались – и обещание было исполнено с истинно пунической «честностью»: всех до последнего Ганнибал заключил в оковы.

Такова знаменитая Тразименская битва – одно из самых памятных бедствий в истории римского народа. Пятнадцать тысяч полегли в бою, десять – спаслись бегством и, рассеявшись по всей Этрурии, пробирались кто как мог в Рим. У карфагенян убитых было две с половиною тысячи да еще многие умерли от ран. Пленных латинян Ганнибал отпустил без выкупа, римских граждан запер под стражею. Тела своих он приказал собрать и похоронить, трупы врагов бросили без погребения. Впрочем, консула Фламиния Ганнибал распорядился предать погребению наравне со своими, и его искали очень старательно, но не нашли.

Смятение и отчаяние в Риме.

Первые слухи о поражении наполнили Рим страхом и смятением. Мужчины бросились на Форум. Женщины бродили по улицам и у каждого встречного спрашивали, не знает ли он в точности, что случилось. В конце концов перед курией собралась громадная толпа. Незадолго перед заходом солнца вышел претор Марк Помпоний и объявил: – Мы разбиты в большом сражении. К этому он не прибавил ни звука, но, разойдясь по домам, римляне с уверенностью говорили, что консул и большая часть войска мертвы.

На другой день (и несколько дней подряд) у городских ворот стояло несметное множество людей: они ждали своих близких или хотя бы вестей о них. Стоило появиться путнику, как его тотчас обступали стеной и до тех пор не давали двинуться дальше, пока не выспросят все по порядку. И одни отходили ликуя, а другие – заливаясь слезами, и одних друзья поздравляли, а других пытались утешить. Рассказывают, что одна женщина, увидев сына живым и невредимым, умерла от радости в его объятиях тут же, у ворот. Другая сидела у себя, справляя траур, – ей передали, что сын погиб, – и вдруг он входит в комнату. Мать не смогла ни подняться ему навстречу, ни хотя бы вымолвить, слово приветствия: она мгновенно испустила дух.

Не успел еще сенат принять решение, что делать дальше, как сообщили о новой беде: Ганнибал захватил четыре тысячи конников, которых другой консул, Сервилий, послал на помощь Фламинию еще до битвы. Многие считали, что рядом с прежним поражением новое просто не заметно, не стоит о нем и толковать. Но другие разумно возражали:

– Больному человеку любое расстройство, пусть даже самое ничтожное, переносить тяжело. Так и наше государство: оно больно, и потому надо помнить, что любая трудность, любое несчастье ему сейчас не по силам.

Диктатор Квинт Фабий Максим.

Это мнение взяло верх, и было решено обратиться к средству, которое уже давно не применялось: назначить диктатора. Право назначать диктатора принадлежит только консулу, но вызвать Сервилия в Рим или хотя бы доставить ему письмо казалось невозможным, и, нарушая все обычаи, диктатора избрал народ. Выбор его остановился на Квинте Фабии Максиме; начальником конницы[17] стал Марк Минуций Руф. Сенат распорядился, чтобы они привели в порядок стены и башни в самом Риме, расставили караульные отряды по городам, где потребуется, и разрушили мосты на Тибре: отстоять Италию не удалось – значит, будем сражаться здесь, у родных порогов и очагов.

Но приступить к вражеской столице Ганнибал не решился. Вместо этого он двинулся к востоку и дошел почти до моря, а потом – к югу и везде беспрепятственно грабил поля и деревни, доставляя солдатам желанный отдых и еще более желанную добычу.

Вступив в должность, диктатор Фабий Максим немедленно созвал сенат и объявил, что не за дерзкое легкомыслие, как судят некоторые, поплатился своей жизнью и жизнью войска консул Фламиний, а за невнимание к священным обрядам, и, стало быть, в первую очередь надо умилостивить разгневанных богов. Среди всевозможных обещаний, которые от имени римского народа принесли богам диктатор и жрецы, была «священная весна». «Если Римское государство устоит и уцелеет в продолжение ближайшего пятилетия, – гласил обет, – тогда всё, что принесет шестая от нынешнего года весна, – все поросята и телята, весь приплод овечьего и козьего стада, – обрекается в жертву Юпитеру. Кто бы, каким бы образом, в какой бы день и час ни заколол тогда жертву перед алтарем, да будет она угодна богу».

Наконец от дел божественных и небесных обратились к земным и человеческим. Сенаторы постановили, чтобы Фабий Максим принял войско от консула Сервилия и сверх того набрал столько новых пехотинцев и конников, сколько сам сочтет нужным. Диктатор распорядился прибавить к двум легионам Сервилия еще два. Деревенским жителям он приказал перебраться в города, под охрану крепостных стен и башен, в особенности – жителям тех мест, где Ганнибал мог появиться в ближайшее время: они должны были сжечь свои дома и уничтожить посевы, чтобы врагу не досталось ничего.

Фабий-медлитель и безрассудный Минуций.

Ганнибал находился на краю Апулии, и Фабий направился туда же, соблюдая величайшую осторожность, тщательно разведывая дороги, твердо решившись не пытать военного счастья и не доверяться ему до последней возможности. Когда он впервые стал лагерем в виду неприятеля, Ганнибал без промедления построил своих в боевой порядок, но римляне словно бы и не заметили вызова. Пуниец бранился, кричал, что война окончена, что враги совсем пали духом, но в глубине души он был не на шутку обеспокоен: он понял, что встретился с полководцем, нисколько не схожим с Фламинием и Семпронием, что, наученные горьким опытом, римляне нашли предводителя под стать самому Ганнибалу. Благоразумие и хладнокровие диктатора открылись ему сразу же и внушили страх. Он попытался было вызвать гнев Фабия или поймать его в ловушку, но напрасно! Напрасно менял он то и дело стоянки, напрасно вытаптывал и выжигал поля, напрасно летел сломя голову вперед, чтобы спрятаться за поворотом дороги, – Фабий неизменно держался на высотах, не выпуская противника из глаз, но и не подходя чересчур близко.