Тит Ливий - Война с Ганнибалом

Когда об этом стало известно, негодование сенаторов вспыхнуло с новою силой.

– Теперь, – говорили они, – Гай Фламиний ведет войну не только с сенатом, но уже и с бессмертными богами. Он не желает склонить голову в храме Юпитера Всеблагого и Всемогущего на Капитолийском холме, не желает принести священные обеты и торжественную жертву, не желает уехать открыто, в пурпурном плаще полководца, в сопровождении двенадцати ликторов. Нет, он отправился к войску украдкою, точно мелочной торговец, маркитант, а еще вернее – бежал, как преступник, уходящий в изгнание! Не иначе как постоялый двор кажется ему более достойным местом, чтобы одеться в консульскую тогу, чем родной дом.

Единодушно постановили вернуть беглеца добром или силой и заставить его исполнить все обязанности перед богами и людьми. Но особое посольство, отправленное за ним вслед, ничего не добилось, через несколько дней он вступил в должность.

По этому случаю, как водится, было устроено жертвоприношение, и теленок, уже раненный ножом жреца, вдруг вырвался и обрызгал кровью многих стоявших вокруг, вызвав всеобщее смятение и вблизи и в особенности поодаль, где не видели, что произошло, и не знали причины испуга. Многие увидели в этом явное предзнаменование страшных бед.

Приняв под команду четыре легиона, новый консул повел их через Апеннины в Этрурию.

Вступил в должность и другой консул – Гней Сервилий. Его первой заботой было умилостивить разгневанных богов: отовсюду, со всех концов Италии, из Сицилии и Сардинии, приходили сообщения о зловещих знамениях. Сервилий доложил об этом сенату, представил надежных свидетелей и очевидцев, и сенаторы постановили, какие жертвоприношения надо совершить, какие устроить молебствия и общественные пиршества, какие дары посвятить Юпитеру, какие Сатурну, Юноне, Минерве…

Второй год войны – от основания Рима 537 (217 до н. э.)

А тем временем надвинулась настоящая весна, и Ганнибал поспешил сняться с зимних стоянок и уйти наконец за Апеннины. Медлить было не только бессмысленно, но и опасно, потому что ветреные галлы воспылали внезапной любовью к Риму. Ведь они надеялись пограбить чужие земли, а вместо этого увидели, как война разоряет их собственную, и пожалели о своей измене прежним союзникам – римлянам.

Много раз вожди племен подсылали к Ганнибалу убийц, и спасало его все то же галльское легкомыслие: вожди легко, не задумываясь, вступали в заговоры и с одинаковою легкостью доносили друг на друга.

Впрочем, он и сам оберегался как мог, постоянно меняя свою наружность: то появится в новом, никому не знакомом платье, то прикроет голову париком.

Мучительный путь по болотам.

Перевалив Апеннины, Ганнибал услышал, что Фламиний уже близ города Арретия. Это известие заставило его избрать самый короткий и самый неудобный путь – по болотистой низине, залитой в весеннюю пору года водами реки Арн.

Вперед Ганнибал пустил самых лучших и испытанных воинов – испанцев и африканцев, со всею их поклажей, чтобы они могли остановиться в любом месте, ни в чем не терпя нужды; посредине шли галлы, замыкали походную колонну всадники. А еще дальше, в некотором отдалении от общего строя, двигался Магон с легкою нумидийскою конницей, которая должна была помешать бегству галлов – если бы те, измучившись долгою и трудною дорогой, вдруг надумали повернуть назад.

В глубоких яминах, полных водой и жидкою грязью, люди увязали по плечи, по горло, а случалось, что проваливались и с головою, и все-таки передовые не отставали от проводников. Но галлы не могли ни устоять на ногах, поскользнувшись, ни сами подняться, упавши. Иные едва брели, иные даже и не пытались бороться с усталостью, но опускались в воду и покорно ждали смерти, как вьючные животные, которые издыхали с ними рядом.

Четыре долгих дня и три ночи длился этот переход, и ни разу не встретилось ни одного сухого островка, где можно было бы вытянуться и уснуть хотя бы на час. Солдаты сваливали в кучи свои тюки[13] и ложились сверху или находили груду конских трупов, хотя бы чуть-чуть выглядывающую из воды.

Ганнибал еще раньше заболел глазами – на него скверно действовала неустойчивая весенняя погода. Теперь он ехал на единственном слоне, уцелевшем к концу зимы, и, значит, сравнительно с остальными был над водою высоко, но долгая бессонница, ночная сырость и болотный воздух обострили болезнь, а лечиться не было ни времени, ни места, и он окривел.

Разбив лагерь, Ганнибал выслал вперед лазутчиков, и те подтвердили, что римское войско расположилось у стен Арретия. Тогда Ганнибал принимает все меры, чтобы узнать характер консула и его планы, а также местность, дороги, возможности снабдить войско продовольствием и многое иное, что важно знать, находясь в чужой и враждебной стране.

Оказалось, что местность – одна из самых плодородных в Италии, богатая и хлебом, и скотом, что консул – человек горячий и надменный, не боится ни законов, ни сената, ни самих богов и что, по всей видимости, действовать он будет безрассудно и опрометчиво, не спрашивая и не слушая ничьих советов. Ганнибал решил получше воспользоваться природными недостатками своего противника, а для этого – растревожить его и раззадорить; и он принялся грабить Этрурию, издали дразня консула дымом пожаров и запахом крови.

Фламиний собрал военный совет, и все говорили одно: надо дождаться второго консула с войском и действовать сообща, а пока разослать по округе отряды конницы и легкой пехоты, и они положат конец наглым и безнаказанным грабежам.

Консула это единодушие до того рассердило, что он выбежал из палатки и приказал подать сразу два сигнала – к походу и к битве. Потом, вернувшись к своим советникам, он закричал:

– Нет, зачем же нам рассылать по округе какие-то отряды?! Будем лучше сидеть смирно под стенами Арретия – ведь это наша родина, не так ли, тут наши лары и пенаты! – а Ганнибала держать не станем, пусть идет куда хочет, пусть выжжет и опустошит всю Италию, пусть приступит к самому Риму! А мы не тронемся с места до тех пор, покуда господа сенаторы нас не призовут, как некогда призвали Камилла из Вей![14]

Он снова выбежал наружу, распорядился поднимать поскорее знамена[15] и вскочил на коня, но конь внезапно припал на передние ноги и сбросил седока. Все испугались, а тут вдобавок примчался гонец и доложил, что одно знамя, как ни бьется знаменосец, поднять не могут. Обернувшись к гонцу, консул спросил:

– Может, ты мне еще и письма от сената принес, чтобы я думать не смел о битве?.. Иди обратно! Пусть выроют древко лопатой, раз у них от страха руки занемели!

И войско двинулось. Начальники не одобряли решения Фламиния и боялись беды, которую недвусмысленно, дважды подряд, возвестили боги, но солдаты были довольны дерзкой неустрашимостью консула: она внушала надежду, а наг сколько основательна эта надежда, солдаты не размышляли.

Тразименская битва.

Между тем Ганнибал вышел к Тразименскому озеру, в таком месте, которое как бы самою природою было создано и предназначено для засады. Озеро подступает почти вплотную к горе, оставляя лишь узкую полоску берега; дальше полоска расширяется в небольшое поле, отовсюду окруженное крутыми холмами. Там Ганнибал и разбил свой лагерь, поместив в нем, однако же, только африканцев и испанцев: балеарцев и прочую легкую пехоту он увел за холмы, а конницу спрятал у самого входа в эту ловушку.

Фламиний появился на закате солнца. Он с трудом дождался утра и, едва рассвело, прошел теснину, не позаботившись выслать вперед разведчиков. На поле он заметил неприятеля – но лишь того, который был прямо перед ним; засады в тылу и над головою он не обнаружил. Убедившись, что план его удался, что враг заперт и зажат меж озером и горами, Ганнибал подает всем своим сигнал к нападению, и, они скатываются вниз. Что всего более поразило римлян, так это дружная слаженность неприятельской атаки. Дело в том, что туман, поднявшийся с озера, лег на поле гораздо гуще, чем на высотах, и римляне ничего не видели даже в нескольких шагах, а карфагенские отряды отлично различали друг друга и спустились почти одновременно. Лишь по крикам, загремевшим со всех сторон сразу, римляне поняли, что они в кольце, и бой начался прежде, чем они успели построиться или хотя бы обнажить мечи.

Среди всеобщего замешательства сам Фламиний сохранял завидное присутствие духа. Он успокаивал воинов, пугливо озиравшихся на каждый новый крик, и всех призывал собраться с мужеством и стоять твердо.

– Помните, – повторял он, – не молитвы богам выведут нас отсюда, а только собственная сила и отвага! Сквозь вражеский строй путь пролагает только железо, и чем меньше ты думаешь об опасности, тем меньше она тебе угрожает!

Но за шумом и смятением ни советы, ни приказы не были слышны; солдаты не узнавали своих знамен и своих начальников, и для многих оружие было скорее обременительным грузом, чем защитою. В туманной мгле звучали стоны раненых, гулкие удары кулаков, звон мечей, вопли ярости и ужаса. Одни пускались в бегство и тут же наталкивались на клубок сражающихся и застревали в нем. Другие, опомнившись, пытались вернуться в битву, но их уносило потоком беглецов.