Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Всякий раз Иван применял одну и ту же методику, которую, напомню, в сталинские времена живописно назовут «тактика салями»; другое ее образное название «тактика удава». Он отрезал по кусочку и душил неторопливо. Как он постепенно додавил Новгород, рассказано в первой главе, но и «татарскую проблему» великий князь решил точно так же.

Когда он в 1462 году взошел на престол, Москва была уже намного богаче и сильнее своих номинальных ордынских повелителей, однако Иван не торопился скинуть «ордынское иго». Формально еще целых 18 лет он оставался вассалом хана — по причине сугубо прагматической. Московские великие князья были уполномочены собирать со всех русских земель дань для татар и исправно ее выколачивали. Делал это и Иван III, просто оставлял все сборы себе. Объяви Москва независимость — она лишилась бы важного источника дохода. Но объединив большинство русских областей, которые отныне стали его собственной страной, великий князь и так получил возможность собирать подати в свою казну. «Татарский предлог» ему стал не нужен. Но и после присоединения новгородской половины Руси государь не торопился. Он дождался, чтобы в татарском лагере начались междоусобицы, и только тогда, в 1480 году, окончательно порвал с Ордой, предварительно обезопасив тыл и фланги.

С политической расчетливостью и всепроникающей рациональностью напрямую была связана еще одна полезная для правителя черта, в высшей степени свойственная Ивану: эмоциональная холодность. Государь не гневался и не оскорблялся, а только изображал гнев и оскорбленность, когда ему это было зачем-то нужно. К жестокости он прибегал тоже по исключительно практическим соображением — если требовалось подать сигнал или показательно кого-то покарать.

Примером имитации августейшей ярости был знаменитый эпизод 1483 года с «Верейским саженьем» (осыпанным драгоценностями украшением). Когда Иван решил, что пора присоединить очередное автономное княжество, Верейское, он обвинил молодого князя Верейского в том, что тот якобы обманом заполучил из московской казны пресловутое «саженье», а это дорогая память по незабвенной усопшей супруге Ивана, которой оно когда-то принадлежало. После того как устрашенный (ни в чем не виноватый) Василий Верейский бежал, бросив свои владения, государь забрал их себе, и обида сразу прошла. Беглеца он простил, только княжество ему не вернул. А что касается незабвенной супруги, то к ней Иван, кажется, особенных чувств не испытывал, да и вообще давно уже состоял во втором браке.

Иван никогда не был просто семьянином — мужем, братом, отцом, дедом; в любой ситуации он оставался государем. Все силы души и вся страстность (если она у него вообще была) расходовались на властолюбие и собирание земель. Нет никаких упоминаний о фаворитках или каких-то личных пристрастиях монарха; с родственниками, даже самыми близкими, если требовала государственная необходимость, он обходился безо всякой жалости.

Одного своего брата, Андрея Углицкого, он заморил в темнице. Другой брат, Борис Волоц-кий, избежал той же участи лишь по заступничеству церкви и до конца жизни дрожал от страха. Но больше всего впечатляет железная непреклонность, с которой стареющий Иван выбрал себе преемника. Кандидатов было два. После рано умершего старшего сына остался внук Дмитрий. От второй супруги у государя был сын Василий.

Ивану было понятно, что соперничество между ними неизбежно и что нужно эту проблему решить заранее. Кем-то одним — или сыном, или внуком — придется пожертвовать. Сначала государь сделал выбор в пользу Дмитрия, а Василия много месяцев держал под стражей. Потом, взвесив все за и против, передумал. Сына выпустил, внука посадил. Лишь на смертном одре, после инсульта, Иван напоследок разжалобился и хотел помиловать юношу, но не успел. Так злосчастный Дмитрий и зачах в темнице.

Величие замыслов каким-то удивительным образом уживалось у Ивана с патологической мелочностью, впрочем довольно обычной спутницей расчетливости. Объединитель Руси был очень похож на объединителя Франции и своего современника Людовика XI — такой же скупец и скряга.

Выдавая иностранным послам положенную по протоколу провизию, государь требовал шкуру от съеденных баранов отдавать обратно. В 1504 году, когда в Москву явился посол императора Максимилиана с просьбой прислать для охоты белых кречетов, которыми славилась Русь, Иван Васильевич пожадничал, хотя был очень заинтересован в хороших отношениях с Веной — дал только одного белого кречета и подсунул четырех красных, менее ценных, а посланника одарил такой плохой шубой, что тот даже обиделся.

Очень показательный документ — завещание великого князя, в котором он увлеченно делит свои несметные богатства, в конце доходя до сущих пустяков: кому-то завещает «сорок рублев с аполтиною и полчетверты денги», кому-то два ковша «по две гривенки», и так далее до бесконечности. Такая обстоятельность перед лицом смерти, пожалуй, даже вызывает почтение: управляющий вотчиной под названием «Русь» сдает хозяйство и заботится, чтобы оно поддерживалось в порядке.

И это, пожалуй, самая впечатляющая особенность первого российского правителя: он действовал так, словно мыслил не масштабами своей земной жизни, а интересами династии, которая будет властвовать и после него.

Некоторые его планы строились на десятилетия вперед. Например, условия для присоединения Псковской республики или Рязанского княжества были подготовлены Иваном, а свершились эти события уже при его сыне. Но были и замыслы, рассчитанные на совсем долгий срок.

О повороте политики с «востока на запад» я уже говорил. Но речь шла не только об объединении под скипетром Москвы всех старинных русских земель, а много шире — о гегемонии в православном мире, то есть о наследовании недавно (в 1453 году) погибшей Византийской империи, Второго Рима. При Иване зародилась концепция Руси как «Третьего Рима» — на том основании, что после падения Константинополя огонь истинного благочестия и «правильной веры» теперь переместился в Москву. Эта идеология просуществует века и впоследствии определит имперский формат российского государства.

Первые шаги были сделаны именно тогда, в XV столетии. Овдовев, Иван выбрал для второго брака византийскую принцессу Софью Палеолог и провозгласил себя преемником базилевсов. Всего через 12 лет после того, как Московия перестала быть татарским владением, была заявлена претензия на имперский статус: «И ныне же, в последние сия лета, якоже и в первые, прослави Бог сродника Его, иже в православии просиявшего, благоверного и христолюбивого великого князя Ивана Василевича, государя и самодержца всея Руси, нового царя Константина новому граду Константина — Москве».

Вся сумма знаний о государственном строительстве, которой располагал Иван III, при этом была почерпнута не из византийского, а из татаро-монгольского опыта, ибо Москва уже два с лишним века существовала в азиатской ойкумене, и, называя себя «вторым Царьградом», новая страна скорее являлась «второй Золотой Ордой», сконструированной по заветам великого Чингисхана. (В будущем Россия будет стремиться достичь географических границ не византийской, а чингисхановской «океанической» империи — от Тихого океана до Атлантического).

Фундамент, возведенный Иваном III, оказался столь логичной и рациональной постройки, что переложить его заново до сих пор ни у кого не получается, хоть та логика и рациональность по меньшей мере лет триста как устарели.

ИВАН ГРОЗНЫЙ, или ПСИХОТИК У ВЛАСТИ

Фрагмент картины И.Репина: царь Иван убивает своего сына

Главной проблемой государства, которое создал Иван III, являлся сам государь, поскольку всё зависит от решений, принимаемых одним человеком, а при династической передаче власти на троне может оказаться (и часто оказывался) субъект весьма неважных качеств.

История Ивана IV по прозвищу «Грозный» (1530–1584), внука основателя государства, являет собой ярчайший пример этой истины, даже два примера, ибо соединяет в себе оба типа правления: весьма эффективного в первой половине и катастрофического во второй, причем разительная метаморфоза произошла по причине сугубой личностной — на тридцать первом году царствования Иван перенес нервный срыв, после чего еще два с лишним десятилетия правил совершенно разрушительным образом, выказывая признаки явной ненормальности.