Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

постарался преувеличить свои добрые дела и приуменьшить грехи. В некоторых случаях эрлики, выдвигая такое обвинение против подсудимого, даже предлагают ему самому взглянуть в зеркало или книгу [Видения…, 2004, с. 173; Ойратская версия…, 2018, с. 124], что в современном уголовном процессе мы могли бы определить как своего рода очную ставку. Лишь в немногочисленных случаях использование зеркала и книги подтверждает слова подсудимого, что является однозначным доказательством в его пользу [Видения…, 2004, с. 93–94, 170].

Самый важный этап судебного разбирательства – это оценка доказательств, которая осуществляется также в символической форме: благодеяния и грехи подсудимого взвешиваются эрликами на весах в виде белых и черных камней, количество которых соответствует количеству хороших и плохих деяний. В большинстве случаев достаточно было «формальной оценки доказательств», в результате которой на весах перевешивало количество камней какого-либо цвета и выносилось соответствующее решение. При этом для вынесения обвинительного приговора было неважно, насколько черные камни перевешивали: преступник осуждался на посмертные муки и когда черных камней было «с гору», и даже когда перевес был всего в один камень [Ойратская версия…, 2018, с. 125, 131]. Однако в ряде случаев наблюдается отход от подобной формализации. Например, в «Повести о Чойджид-дагини» описывается ситуация, когда белых камней, отражающих деяния банди (монастырского послушника), было больше, но черные оказались тяжелее: его грехи оказались более тяжкими, чем его благодеяния [Видения…, 2004, с. 159; Ойратская версия…, 2018, с. 115]. В другом случае число белых и черных камней, отражающих деяния монахини, оказалось равным, поэтому Эрлик-хан принял решение отправить ее «на исправление» в ад, дав возможность после очищения вознестись на небо [Видения…, 2004, с. 171–173]. Иногда взвешивание камней вообще не требовалось: эрлики на основании зеркала и книги приходили к выводу о том, что добрые деяния или грехи очевидно перевешивают, и этого становилось достаточно для вынесения приговора [Там же, с. 173–175].

Специфика загробного суда, во время которого подсудимому не удавалось скрыть никаких своих деяний, вероятно, объясняет отсутствие среди видов используемых доказательств такого распространенного, как присяга, нередко встречающаяся в монгольских законодательных сводах XVI–XVIII вв. [Восемнадцать…, 2002, с. 48, п. 5; с. 49, п. 1; с. 51, п. 3; Халха Джирум, 1965, с. 33, ст. 28; с. 45, ст. 11; с. 68, п. 24]. Учитывая, что к присяге прибегали в случае отсутствия других доказательств, использование «всевидящего» зеркала и книги с полным перечнем деяний подсудимого делало ее неактуальной.

В некоторых случаях стандартному ходу судебного разбирательства препятствуют отдельные поступки и высказывания подсудимых, чаще всего связанные с намерением нарушить процессуальный порядок. Так, «разодетая и разукрашенная женщина», когда ей было велено говорить о ее добрых и злых делах, вообще не стала ничего говорить, просто-напросто предложив Эрлик-хану пожертвовать все свои наряды и украшения, если он оправдает ее [Видения…, 2004, с. 220; Повесть-наказ…, 2015, с. 56] (в ойратской версии этого произведения она дополняет свое предложение рассказом о собственных добродетелях [Ойратская версия…, 2015, с. 103]). Естественно, она не добивается своего, и вынесенный в отношении ее суровый приговор отражает, как представляется, принцип беспристрастности и неподкупности суда, зафиксированный в монгольских правовых сводах [Их Цааз, с. 32, п. 5; Халха Джирум, 1965, с. 39, ст. 54]. В «Повести о Чойджид-дагин» Эрлик-хан, убедившись, что грешник, поведав о своих дурных деяниях, искренне раскаялся, выносит ему мягкий приговор, не прибегая к зеркалу и книге [Видения…, 2004, с. 160–161]. Известен и другой случай, когда подсудимый подробно рассказал о своих деяниях, в заключение сам предложив судье заглянуть в зеркало и книгу [Ойратская версия…, 2018, с. 115–117]. Подобное поведение подтвердило его искренность и вызвало доверие со стороны Эрлик-хана, который сразу же вынес решение.

Таким образом, поведение подсудимого, пошедшего на нарушение процедуры разбирательства, не всегда влечет для него негативные последствия. Кроме того, решения, принимаемые Эрлик-ханом в подобных случаях, на наш взгляд, отражают право монгольских судей при определенных обстоятельствах опираться не на нормы права, а на собственное усмотрение [Халха Джирум, 1965, с. 95].

Между вынесением приговора и исполнением наказания в «хождениях в ад» нет никакого перерыва: оно исполняется незамедлительно. Насколько нам известно из свидетельств современников (в частности, иностранных путешественников) о традиционном монгольском суде, в нем действовал такой же принцип (см., например: [Степанов, 2008, с. 28, 29; Gilmour, 1886, p. 149–152]; см. также: [Почекаев, 2021а, с. 180]). В монгольских правовых сводах есть вместе с тем некоторые положения, содержание которых позволяет предположить запрет затягивания исполнения решения (см., например: [Халха Джирум, 1965, с. 40, ст. 57]).

Таким образом, на основании анализа «хождений в ад» можно сделать вывод о том, что произведения «народного буддизма», наряду с другими произведениями монгольской народной литературы (см., например: [Носов, 2015; Носов, Сэцэнбат, 2020]), являются ценными источниками по истории представлений монголов о праве и справедливости, и в частности о суде и процессе. В этом смысле они существенно дополняют источники традиционного монгольского права, в сочетании с которыми позволяют сформировать объективное представление о правовых реалиях Монголии XVII – начала XX в., степени востребованности тех или иных принципов и норм права, а также об отношении к ним в монгольском обществе.

§ 25. Суд и процесс в ойратских сказках (на примере цикла об Аргачи)[203]

В корпусе сказок монгольских народов часто встречаются сюжеты, связанные с судом и процессом.

Так, достаточно широко представлена в сказках стадия собственно судебного разбирательства, которое в монгольской процессуальной традиции происходило в виде вопросов и ответов. Удачные и находчивые ответы перед судом хана или назначенных им сановников становятся в итоге основанием для оправдания подсудимого, а в ряде случаев – даже для его награждения и возвышения (см., например: [Медноволосая девушка, 1964, с. 183–193, 216–222; Носов, 2015; Старый волшебник, 1987, с. 71–75, 113–115]).

В некоторых сказках ханы показаны недостаточно мудрыми для того, чтобы разрешить спор[204], тогда им приходится прибегать к помощи «экспертов» – выходцев из служилого сословия и даже простонародья, которые либо подсказывают правителям, как следует решить дело, либо сами его разбирают и выносят справедливое решение [Медноволосая девушка, 1964, с. 187–192; Сандаловый ларец, 2002, с. 169–170].

Ряд сказок отражает и другие стадии процесса – например, проведение расследования по подозрению в совершении преступления [Волшебный мертвец[205], 2003, с. 275–277] или истребование судьей дополнительных доказательств для справедливого разрешения дела, подтверждения права собственности и т. п. [Сандаловый ларец, 2002, с. 117–122, 197–198].

В большинстве случаев такие сказки (относящиеся, как правило, к бытовым) представляют собой единичные сюжеты. Однако наше внимание привлек цикл сказок, в которых один и тот же персонаж выступает в качестве участника суда неоднократно – как истец или ответчик, адвокат, эксперт и даже судья. Речь идет о сказках ойратов Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР и запада Монголии, объединенных образом главного героя – простолюдина по имени Аргачи[206] (монг. Аргач, старомонг. Arɣači). Предлагаем вниманию читателей несколько сказок (в русском переводе[207]), связанных с участием Аргачи в ханском правосудии[208], а также их анализ с точки