Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

многих лет после того, как эти штаты стали «свободными»; а Иллинойс, принятый в качестве свободного штата в 1818 году, специально поддерживал дальнейшее рабство несвободной рабочей силы, уже находившейся на территории штата). Антирабовладельцы указывали на то, что штаты, приведенные в качестве прецедентов, тщательно избегали использования термина «рабство» и специально предусматривали свободу лиц, родившихся после указанной даты; но Лекомптонская конвенция не сделала ни того, ни другого и агрессивно выставляла напоказ положение о том, что «право владельца раба на такого раба и его прирост является таким же и неприкосновенным, как и право владельца на любую собственность».[548]

Защитники конституции Лекомптона убедительно доказывали, что к этому времени конституции штатов стали несколько стандартизированными и что вся конституция, в некотором смысле, является упаковкой, содержащей выбор между рабством и отказом от рабства. Если избиратели должны были принять или отклонить прорабовладельческую конституцию, то это означало бы, что за отказ от рабства им придётся заплатить штраф в виде потери статуса штата, но если бы они голосовали только по пункту о рабстве в конституции, который в остальном не вызывал вопросов, они могли бы отклонить рабство, не жертвуя статусом штата. При таком подходе обещание создания штата становилось своего рода взяткой избирателям за принятие конституции, и было бесконечно предпочтительнее не ставить создание штата в зависимость от решения вопроса о рабстве. Демократы считали, что антирабовладельческая фракция отвергла выбор, предложенный конвентом, потому что хотела получить боеприпасы для пропаганды и не желала честного урегулирования. Эти взгляды имели некоторые основания, но их конечная слабость заключалась в том, что избирателям не разрешили проголосовать за четкое положение о запрете рабства. Единственным вариантом, открытым для избирателей, выступающих против рабства, был тот, который исключал ввоз рабов, но подтверждал принцип сохранения рабства для всех людей, уже находящихся в Канзасе, а также для их потомков, а этого было недостаточно.

Сторонники Лекомптона также утверждали, что администрация никогда не собиралась обещать избирателям возможность проголосовать за или против Конституции в целом. По всей видимости, это было правдой, поскольку в мыслях и словах было много двусмысленности. В большинстве случаев «подчинение» не обсуждалось прямо, а просто упоминалось «право народа решать», но не уточнялось, каким образом. В связи с последующими утверждениями антирабовладельцев о том, что первоначальное намерение, впоследствии извращенное, состояло в том, чтобы предложить выбор между полным принятием и полным отказом, важно отметить, что ряд представителей демократов (включая редакторов газеты Washington Star, сенатора Уильяма Биглера из Пенсильвании и секретаря территории Фредерика Стэнтона) ещё в мае предложили съезду в Лекомптоне подготовить отдельную статью о рабстве для представления избирателям.[549] В то время эти предложения не вызвали никаких протестов со стороны антирабовладельческой партии, из чего можно сделать вывод, что вопрос о полном или частичном подчинении ещё не был поставлен. Сам президент Бьюкенен позже настаивал на том, что это не так. Он утверждал, что Акт Канзаса-Небраски, само воплощение народного суверенитета, не требовал, чтобы избирателям была предоставлена возможность принять или отвергнуть конституцию в целом, а только то, что они должны быть (цитируя акт) «совершенно свободны формировать и регулировать свои внутренние институты [эвфемизм для рабства] своим собственным способом». По словам Бьюкенена, его собственные заявления были «в общих чертах», и хотя он имел в виду, что съезд «обязан вынести этот важный вопрос о рабстве на рассмотрение народа», он никогда не имел в виду, что «они обязаны вынести какую-либо часть Конституции на всенародное голосование, чтобы придать ей законную силу».[550]

Возможно, это и верно с точки зрения намерений Бьюкенена, но на самом деле это серьёзно вводит в заблуждение относительно того, что он сказал на самом деле. Ведь в его письменных инструкциях Уокеру было категорически заявлено, что народ Канзаса «должен быть защищен в осуществлении своего права голосовать за или против этого документа». В декабре Бьюкенен публично процитировал свои собственные слова в послании к Конгрессу. Однако десять дней спустя в письме, приняв отставку Уокера, он отрицал, что когда-либо «разделял или выражал мнение, что конвенция обязана представить народу любую часть конституции, кроме вопроса о рабстве». В его неспособности осознать, что его последующее заявление явно не соответствует предыдущему, проявилась удивительная слепота — настолько слепая, что он даже не попытался скрыть это несоответствие.[551]

Вполне возможно, что Бьюкенен слишком благосклонно отнесся к принятому положению о «частичном подчинении», потому что вместо того, чтобы сравнивать его с тем, чего хотели антирабовладельцы, он сравнивал его с тем, чего опасался сам — а именно, что съезд в Лекомптоне откажется выносить на рассмотрение избирателей любой вопрос. Опасность того, что съезд ничего не уступит, заставляла сторонников администрации быть излишне благодарными за то, что он вообще хоть что-то уступил. Таким образом, «частичное подчинение» можно было рассматривать как частичную победу над прорабовладельческими экстремистами, и Джон Кэлхун, очевидно, считал, что заслужил благодарность своего шефа, Бьюкенена, и своего покровителя, Дугласа. Даже сам Бьюкенен, похоже, испытывал некоторую эйфорию по поводу результата. Он убеждал себя в том, что его обещание было выполнено и что канзасский кризис вот-вот будет исчерпан. Пусть Канзас будет принят, свободным или рабом, думал он, и волнение, которое «в течение нескольких лет занимало слишком много внимания общественности», «быстро пройдет».[552]

Это был опасный настрой для человека, которому предстояло принять критическое и ужасно трудное решение. Бьюкенен действительно оказался перед дилеммой. Если бы он отказался поддержать Лекомптона, то оказался бы в неприемлемом положении, отвергнув работу конвента, законность которого он упорно отстаивал. Таким поступком он оттолкнул бы от себя почти весь южный контингент партии, а это было не просто крыло партии, а почти сама партия. Сто двенадцать из 174 голосов выборщиков были получены на Юге. В Конгрессе 75 из 128 представителей демократов и 25 из 37 сенаторов-демократов были южанами. Кроме того, он зависел от своих южных соратников, с которыми всегда был в теплых отношениях. Уильям Р. Кинг из Алабамы и Джон Слайделл из Луизианы были его самыми близкими друзьями. Три сенатора от рабовладельческих штатов — Слайделл, Баярд из Делавэра и Бенджамин из Луизианы — и один рабовладелец-эмигрант, живший на северном берегу Огайо, Брайт из Индианы, способствовали его выдвижению. Четыре члена кабинета были южанами, и одного из них, Хауэлла Кобба, постоянно приглашали остаться в Белом доме в качестве компании для одинокого холостяка-президента во время частых отлучек миссис Кобб в Джорджию. Бьюкенен не мог заставить себя порвать с южанами. Он не смог бы сделать это в 1861 году, даже когда они