Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

с каким-либо правителем или политическим деятелем, известным по другим источникам, однако вполне допускают, что это мог быть один их казахских правителей, боровшихся за власть и взявших на какое-то время Сыгнак под свой контроль в этот скудно освещенный в источниках и малоизученный период [Бартольд, 1973б, с. 200; Пищулина, 2016, с. 36]. Несмотря на отсутствие сведений об этом лице и, вероятно, его не слишком большую значимость в политической жизни Казахского ханства, грамота Абд ар-Рахим-султана, безусловно, заслуживает внимания, поскольку традиции подобного рода грамот, содержащих права, льготы и привилегии, как правило, учитывались последующими правителями, независимо от их отношения к своим предшественникам, которых они могли и разгромить, и свергнуть с трона, и даже умертвить. Известны, например, случаи подтверждения грамот казахских правителей после захвата тех или иных регионов бухарскими ханами, и наоборот [Пищулина, 2016, с. 38]. Эта преемственность была важной правовой традицией в джучидских (и чингисидских в целом) государствах и в какой-то степени обеспечивала кредит доверия ханским ярлыкам.

Что касается ярлыка Тауке, то он был издан, по предположению исследователей, в 1675/1676 г. (1086 г.х.).

Появлению таких документов, как представляется, способствовала сложная политическая ситуация в Казахском ханстве в XVI–XVII вв., связанная и с противостоянием внешним врагам (узбекам Мавераннахра, могулам Восточного Туркестана, а позднее и джунгарам), и с внутренними конфликтами представителей разных ветвей ханского рода. Хотя Казахское ханство в большей степени воспринимается историками как кочевое государство, тем не менее в разные периоды под властью казахских ханов находились крупные и развитые оседлые регионы – присырдарьинские города, области современного юго-восточного Казахстана и др., население которых снабжало казахских ханов сельскохозяйственными продуктами и платило харадж [Там же, с. 72]. Понимая важность таких владений в стратегическом, политическом и экономическом отношении, казахские ханы старались принять все меры для того, чтобы сохранить их под своим контролем, в том числе путем формирования в таких городах лояльности со стороны влиятельной правящей прослойки – представителей городской знати, мусульманского духовенства и чиновничества [Картова, Абуов, 2020, с. 34].

Сыгнак в этом отношении представлял интерес не только как крупный административный (бывшая столица восточного крыла Золотой Орды) и экономический центр. Согласно сведениям нарративных источников, он имел и определенную сакральную ценность как своего рода «город-мемориал» [Нагаминэ, 2020, с. 543], поэтому владение им существенно повышало авторитет соответствующего правителя в глазах собственных подданных и других монархов. Неудивительно, что казахские ханы всячески старались укрепить влияние в этом городе и перетянуть на свою сторону авторитетных представителей местного населения, которые из поколения в поколение осуществляли управление городом во все периоды его контроля со стороны кочевых правителей (см., например: [Golev, 2021, p. 45–46]). Подобную политику как раз и отражают анализируемые нами грамоты.

Первая из них представляет собой указ о назначении некоего шейха Сирадж ад-Дина шейх ал-исламом, т. е. фактически главным судьей в Сыгнаке. Второй грамотой некий Сират-Шайх-накиб назначается на должность куззат ал-ислама, т. е. одного из представителей городского суда[181]. Содержание третьего документа также состоит в назначении некоего Кази Бабы, характеризуемого в качестве «раба [нашего] двора», на должность кади, накиба и шейх ал-ислама. Как видим, во всех случаях речь идет о назначении на должность именно в судебной сфере, что позволяет нам сделать некоторые выводы относительно особенностей статуса судей в оседлых регионах Казахского ханства. И хотя в грамотах фигурируют представители судебной власти из Сыгнака, думаем, что у нас есть основания предполагать, что ханы проводили аналогичную политику и издавали аналогичные ярлыки также в отношении других оседлых регионов в своих владениях.

Традиционный мусульманский институт судей кади, конечно же, существовал на территории Улуса Джучи задолго до того, как монголы завоевали эти земли и установили над ними свою власть. Первоначально суд на основе мусульманского права в джучидских владениях носил исключительно региональный характер: он действовал только на территориях с многочисленным мусульманским населением (включая целый ряд городов), но не имел общегосударственного значения. Однако после принятия ханом Узбеком ислама (ок. 1320 г.) начинается процесс инкорпорации мусульманских властных, административных, а также судебных институтов в систему власти и управления Золотой Орды (см.: [Почекаев, 2009, с. 151]). И теперь мусульманские судьи-кади уже воспринимаются наравне с представителями монгольского имперского суда – яргучи (дзаргучи). Яркое описание новых тенденций в судебной системе Улуса Джучи после реформ Узбека оставил марокканский путешественник Ибн Баттута, посетивший Хорезм, где увидел, что судьи-яргучи и судьи-кади восседали в одном из залов дворца местного улус-бека Кутлуг-Тимура и тяжущиеся сами могли решать, к чьему суду в какой суд им обращаться [Тизенгаузен, 1884, с. 311–312].

Безусловно, для Золотой Орды эпохи расцвета, когда она совершенно обоснованно могла считаться государством имперского типа, такое сосуществование монгольских имперских и шариатских судов было оправданным и логичным. Однако уже с конца XIV в. Улус Джучи переживает глубокий политический кризис и вскоре подвергается распаду. В этих условиях имперский суд яргу практически исчезает и, наряду с судом кади, все большее распространение приобретает суд на основе обычного права, ранее распространенный лишь в кочевых регионах, а теперь начинающий действовать повсеместно. Именно этот институт в дальнейшем и составил хорошо известный суд биев в Казахском ханстве (см. об этом подробнее: [Почекаев, 2015, с. 271–275]). Однако если судей-яргучи, опиравшихся при принятии решений на имперское законодательство, можно было посадить вместе с шариатскими судьями-кади, то позволить себе размещать в одном судебном зале кади, выносивших решения на основе религиозных норм, и биев, опиравшихся исключительно на старинные кочевые традиции, безусловно, было невозможно: городские жители никогда не признали бы законность решения судов, созданных среди кочевников и для кочевников.

Именно поэтому казахские ханы XVI–XVII вв. благоразумно продолжали сохранять дуалистическую систему администрации, в рамках которой применяли разные принципы управления кочевыми и оседлыми подданными. Это соответственно отразилось и на судебной системе: в городах и других оседлых населенных пунктах продолжали действовать шариатские суды, и ханы находили возможность влиять на местное население через судей за счет того, что назначали их на должность и, главное, предоставляли им различные льготы и привилегии.

А уж сами судьи, найдя общий язык с правителями, могли действовать в их пользу весьма эффективно – достаточно взглянуть на адресатов грамот. Исследователи уже обращали внимание на то, что по сравнению с известными нам золотоордынскими ярлыками в грамотах из Сыгнака состав адресатов изменился, при этом число их существенно возросло [Картова, 2020, с. 80–81, 82]. Так, если в указах ханов Улуса Джучи адресатами были преимущественно представители органов власти, военачальники и высшая знать, а также налоговые чиновники, то здесь, в грамотах XVI в., мы видим принципиально иной круг: сейиды, шейхи (представители мусульманского духовенства), минбеги и юзбеги (представители местной администрации), кедхуда (руководители местного самоуправления) и даже райаты (земледельцы разных категорий) [МИКХ, 1969, с. 317][182]. Таким образом, легко заметить, что данные ярлыки, хотя и базировались на едином формуляре джучидской канцелярии, составлялись тем не менее непосредственно для городского населения, все слои