«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

Из соцстран, которые относились к числу «развивающихся», также звучала критика СССР. Кубинский лидер Ф. Кастро осуждал Советский Союз и просоветские латиноамериканские компартии за то, что они не поддержали революционную стратегию кубинских коммунистов[130]. Э. Че Гевара в 1966 г. вообще поставил под вопрос достижения в СССР социализма в марксовом понимании, а в связи с началом «Косыгинской реформы» сделал вывод, что в Советском Союзе «происходит возврат к капитализму»[131]. На Кубе была принята собственная модель, включавшая одновременное строительство социализма и коммунизма, а также, по выводам советских экспертов, «известное игнорирование» опыта других соцстран[132].

Во многих соцстранах, как и в СССР, люди проявляли интерес к новым идеологическим тендециям, пришедшим с Запада, — «конвергенции», «технократии», «деидеологизации», причем и на уровне высших чиновников. Так, в 1964 г. на конференции Всемирной торговой организации в Женеве представитель Румынии предложил, чтобы страны-участницы были поделены на группы согласно уровню их развития, а не принадлежности к той или иной социальной системе. Таким образом, он провозгласил примат экономического фактора над идеологическим[133] и фактически поддержал теории «единого индустриального общества» и «конвергенции». Советские идеологи с тревогой говорили об «аполитизме», распространявшемся в соцстранах, который они рассматривали как форму «борьбы против социалистического государства, коммунистической партии»[134].

Идеологическая тяга к «технократии» особенно ярко проявилась в ГДР и Чехословакии как наиболее индустриально развитых соцстранах[135]. В 1966 г. специальная исследовательская группа, созданная в Чехословацкой академии наук, описала научно-техническую революцию как «водораздел в развитии человеческой цивилизации, имеющий большое значение для экономической системы социализма»[136]. На VII съезде СЕПГ (апрель 1967 г.) НТР была обозначена в качестве основы политического курса страны[137]. В период «Пражской весны» в Чехословакии звучали технократические идеи, что «экономикой должны руководить инженеры, а не политики»[138]. Чехословацкий курс реформ вообще имел ярко выраженные технократические черты. Реформаторы считали, что все проблемы можно решить за счет продвижения НТР[139].

Интерес к западным идеологическим веяниям сочетался с высоким авторитетом «капиталистического мира» среди части коммунистов в соцстранах. Главный редактор журнала «Проблемы мира и социализма» Г.П. Францов отмечал, что многие эксперты «из социалистических стран совершенно замалчивают ленинские идеи об организации социалистической промышленности, утверждая, что братским партиям в этом вопросе приходится все начинать сначала, учась чуть ли не во всем у империализма». Он выразил мнение о «зараженности некоторых зарубежных коммунистов представлениями, распространяемыми буржуазной пропагандой, рекламирующей буржуазно-демократический строй как единственно возможную форму демократии». Касалось это и экономики — жители Чехословакии в период «Пражской весны» высказывались, что их страна «отстала от Австрии, хотя прежде Австрия была позади нас»[140].

Проявлялся в соцстранах также обратный уклон — «левацкие» настроения, в том числе «экстремистские концепции, ратующие за “параллельное” строительство социализма и коммунизма, предлагающие еще при строительстве социализма упразднить деньги, товарно-денежные отношения, материальное стимулирование». До «Пражской весны» руководство Чехословакии вынашивало план «административными мерами… осуществить переход к коммунизму… первыми из стран народной демократии». Более «безобидные» настроения были связаны с тем, что некоторые коммунисты в соцстранах сводили «наследство, которое получает социализм от капитализма, лишь к технике» (тогда как В.И. Ленин говорил о более обширном «наследстве»), а также считали, «что политика мирного сосуществования закончилась», и поэтому «Советскому Союзу нет нужды цепляться за эту политику»[141], что противоречило внешнеполитическим целям СССР.

Одной из причин усиления вызовов, исходивших из соцстран, была также слабая политико-идеологическая работа СССР. Л.Р. Шейнин в упомянутом выше письме, направленном в ЦК КПСС в мае 1966 г., отмечал, что «существующая в настоящее время практика обмена делегациями… не дает достаточных результатов. Конечно, все это очень мило, — говорили мне немецкие друзья, — но… дело сводится к банкетам с тостами “Дружба! Братство!” При этих официальных встречах, как жалуются наши друзья, обе стороны недостаточно откровенны, гости стараются избегать острых углов, хозяева предпочитают отмалчиваться». Он подчеркивал, что «отсутствие целеустремленной и последовательной работы в этом направлении уже дало свои печальные результаты». Генеральный секретарь Общества чехословацко-советской дружбы, член ЦК КПЧ Я. Немец жаловался Шейнину «на трудности работы и полное отсуствие помощи с нашей стороны: многие их письма остаются без ответа, многие предложения тонут в недрах всевозможных канцелярий, срывается совместная постановка кинофильмов и т. п.»[142]. Фактически СССР пустил идеологическую работу в соцстранах на самотек.

Таким образом, с одной стороны, существенное расширение «соцлагеря» после Второй мировой войны было успехом СССР, с другой — оно принесло вызовы в виде появления у Советского Союза конкурентов, пытавшихся перехватить лидерство среди соцстран (Китай) или, как минимум, занять ведущие позиции в разработке идеологии (ГДР, Чехословакия). Ко второй половине 1960-х гг. в социалистических странах ярко проявились тенденции, которые несли в себе политико-идеологическую угрозу для СССР. Среди них — снижение авторитета советской системы и марксистско-ленинского учения, «фронда» со стороны ряда соцстран. Некоторые из них разрабатывали и внедряли свои экономические модели, проводили реформы, которые противоречили принятым в СССР догмам («крайним» случаем стала «Пражская весна»). Могущественный Китай и небольшая, но занимавшая важное стратегическое положение Албания вошли в политический конфликт с Советским Союзом.

Ситуация усугублялась тем, что новые вожди были далеки от понимания процессов, происходивших за пределами границ СССР, не были готовы к адекватному ответу на них. Л.И. Брежнев слабо разбирался во внешней политике и международных отношениях, на первых порах не хотел ими заниматься[143], а в наиболее сложных вопросах — уходил в сторону[144]. По воспоминаниям Г.А. Арбатова, в январе 1965 г. на совещании в ЦК КПСС по международным вопросам «Брежнев больше отмалчивался, присматривался, выжидал», а также ответил отказом на требование А.Н. Косыгина совершить визит в Китай[145] (в итоге в феврале того же года Пекин посетили с визитом сам Косыгин, Ю.В. Андропов и первый заместитель министра иностранных дел СССР В.В. Кузнецов).

1.2. «Диссидентство» компартий «капиталистического мира»

После Второй мировой войны одной из тенденций политического развития стран Западной Европы было усиление позиций местных коммунистов. После войны в мире создалось впечатление, что коммунистическая идеология «предлагала прогрессивную альтернативу старым путям»[146]. Особенно сильным влиянием пользовались компартии Франции и Италии, что объяснялось, прежде всего, их активной антифашистской борьбой в годы войны, ростом престижа и влияния СССР в этих странах[147], а также тем, что прежние режимы Франции и Италии были скомпрометированы в годы войны[148].

В Италии небольшая группа коммунистов-нелегалов (Коминтерн даже угрожал