Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны - Владимир Владимирович Беляков

– Гасан, Гасан… Так звали моего брата, младшего сына Кербалаи Мусы…

Фельдшер прикрыл глаза ладонью и стоял так минуту, а может две, словно окаменев. Потом он отвел ладонь от лица и внимательно стал всматриваться в лицо незнакомца.

– Как… ты… сказал? Сына Кербалаи Мусы… Моего отца?

Незнакомец побледнел, лицо его покрылось испариной. Запинаясь, он едва слышно произнес:

– Ты – Гасан, мой брат…

Гасан молча смотрел на стоящего перед ним человека. А тот взял брата за плечи, сжал их:

– Отец жив?

Придя немного в себя, Гасан сказал:

– До войны был жив. А теперь кто знает… Уже два года, как о нем ни слуху ни духу.

– Гасан, Гасан… когда я покинул родину, тебе было всего десять лет. А теперь ты мужчина.

– Да и ты сильно изменился. Постарел. Голова вся седая. Видать, здешний климат не на пользу тебе. Пошел на запах кебаба, а что ты нашел?..

– Не время теперь толковать об этом. Мало ли, какая беда может стрястись с человеком? Никто не застрахован от ошибок. Да и ты не должен был попасть в плен…

– В том нет моей вины. Меня подобрал враг на поле боя тяжело раненым. Потом я бежал из плена. Стал партизаном, а ты…

– Я же тебе сказал, не будем об этом… Что случилось – случилось. Прошедшего не вернешь. Давай лучше думать о настоящем, о будущем. Мы – два брата. Возьмемся рука об руку. Попытаем счастье. Я здесь один-одинешенек. Работаю с утра до ночи чистильщиком на улице… Ты молод, полон сил. Пойдем со мной, брат, будем жить вместе…

– Нет, это невозможно. Наши дороги разные.

Чувствуя, что время на исходе, старший брат заторопился. Он говорил, хватая брата за руку, долгим умоляющим взглядом смотрел ему в глаза, снова говорил… Но Гасан был неумолим.

Все уже были в вагоне, а они все еще стояли и в чем-то убеждали друг друга, то бледнея, то заливаясь краской, пока поезд не тронулся с места. Тогда Гасан вскочил на подножку вагона и крикнул:

– Прощай!

Я был свидетелем этой тяжелой сцены и невольно задумался: вот два брата – две судьбы. Один в поисках сытого благополучия бежал от родных берегов и оказался у разбитого корыта, другого забросило на чужбину шквалом войны, жизнь испытывала его огнем, угрозой смерти, а он оставался верен себе, родине и боролся, чтобы вернуться с чистой совестью. И вот он у цели».

В Бендершахе в ожидании теплохода на родину репатрианты провели несколько дней. В день приезда их сводили в клуб расположенной там советской воинской части, на просмотр художественного фильма «Яков Свердлов». Тут уже бывшие пленные почувствовали себя как дома. «Сидя в зрительном зале нашего армейского клуба, где шел наш советский фильм, я словно вдыхал воздух отечества», – пишет Велиев. Там, в Бендершахе, под впечатлением от пребывания в Египте и в меньшей степени – в Ираке Сулейман Велиев задумал свои «Арабские рассказы». Некоторые из них («Инжирное дерево», «Мечты феллаха», «Кувшин воды»), как и сами воспоминания, написанные по-азербайджански, были впоследствии переведены на русский язык.

Заканчиваются воспоминания Сулеймана Велиева так.

«Мы в порту Бендершах. С моря дует прохладный ветерок, и мне кажется – он приносит с собой запах бакинской нефти, который я с жадностью вдыхаю…

Садимся на пароход “Туркмения”. Его курс: Бендершах – Баку. Волнуемся. Сердце бьется так, словно хочет выпрыгнуть из груди.

Мы – у ворот родины. Мы едем на родину, по которой тосковали и томились столько лет – и каких лет!

Нам представляется, что мы уже идем по ее земле и дышим ее запахами, которыми мысленно дышали столько лет, и пьем ее воду, которую так мечтали испить, и ступаем по ее древним священным камням, к которым припадали побелевшими губами в последние, казалось, минуты жизни, – и жизнь возвращалась к нам…

Слезы радости застилают глаза, и удивительно, как далеко и ясно видно сквозь них…»

Не знаю, что ждало Сулеймана Велиева в Баку. Но главное, что, несмотря на все преграды, он вернулся на родину.

Последний аккорд

24 январе 1945 года в Каир прибыла советская миссия по репатриации в составе 10 офицеров, включая трех переводчиков. Возглавлял миссию полковник Михаил Ставров, его заместителем был майор Павел Беляев. 11-м в состав миссии в качестве помощника начальника вошел знакомый нам Анисим Карасов – уже в звании подполковника.

Осмотрев лагеря, начальник миссии направил 8 февраля в Москву подробный доклад. Он сообщил, что 2 февраля из лагеря № 307 были отправлены в Иран 1089 человек, и в нем остались всего 89 репатриантов. Распорядок дня – как в войсковой части: подъем в 6.00, отбой в 22.30, два часа в день строевых занятий. Бывшие советские военнопленные размещались в палатках по 10–12 человек. Каждому из них были выданы по три одеяла; спали на земле. Качество обмундирования миссия нашла удовлетворительным.

Намного больше репатриантов содержалось в лагере № 157. Они образовали полк из 13 рот общей численностью 2575 человек. Распорядок дня такой же, как в лагере № 307. Те же палатки, то же отсутствие постелей – одни одеяла. Но в отличие от 307-го, этот лагерь не был огорожен и не имел нежелательных соседей. Питание, по оценкам членов миссии, доброкачественное. Репатрианты получали денежное содержание: офицеры по 5 ег. фунтов в месяц, остальные – по 1 фунту.

Вопрос о денежном содержании репатриантов советская миссия поднимала перед британским посольством еще осенью. В ноте от 18 октября отмечалось, что все они «на основании существующих соглашений» должны получать питание, обмундирование и денежное пособие «по нормам Ex.P.W.», то есть бывших военнопленных.

С питанием и обмундированием проблем не было, выплата же денежного пособия задерживалась, о чем советская миссия уведомила англичан в ноте от 24 ноября. Видимо, с нового года, когда основная масса репатриантов уже была отправлена на родину, британские власти и начали выплату денежного пособия.

В обоих лагерях кипела культурно-воспитательная работа. «Силами военнопленных делались доклады на различные политические темы, читались лекции о классиках русской литературы Горьком, Пушкине, Толстом, – отмечалось в докладе. – Лекции и доклады проводили имеющие специальное образование по данной отрасли. Конспекты докладов на политические темы составлялись коллективно. Большое место занимает художественная самодеятельность. В лагерях 157 и 307 организованы группы художественной самодеятельности по 20–25 человек в каждом батальоне. Кружки хоровые, драматические, струнные, декламаторы, физкультурные, гармонисты, фокусники. Имеются струнные оркестры (по 4–5 инструментов), причем один кавказский и русский. В русском оркестре инструменты сделаны