Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

уверенно утверждать, что Стоддарта не помещали в эту самую яму, известную под названием «Кене-хана» («клоповник»), о которой неоднократно писали в своих записках русские путешественники. Во-первых, эта яма предназначалась исключительно для приговоренных преступников, причем без перспективы помилования. Во-вторых, водившиеся в ней насекомые, включая ядовитых пауков и скорпионов, могли заесть заключенного за два-три дня, а выживавшие в течение большего времени просто-напросто сходили с ума [Записки…, 1983, с. 58; Стремоухов, 1875, с. 683]. Наконец, в-третьих, из этой тюрьмы выхода не было, при всем том хивинский хан, узнав о злоключениях Стоддарта, предлагал британским властям направить в Бухару отряд всадников, который должен был похитить и вывезти офицера во время прогулки, на которую его ежедневно выводили [Хопкирк, 2004, с. 271–272].

Таким образом, английский шпион, скорее всего, был заточен в тюрьму, в которой содержались лица, находившиеся под подозрением, – «камеру предварительного заключения». Она располагалась при дворце правителя, рядом с канцелярией, и представляла собой чаще всего тесное однокомнатное помещение либо с решетками, либо вообще без окон [Записки…, 1906, с. 34–35; Записки…, 1983, с. 58; Татаринов, 1867, с. 63–64, 70]. Такие тюрьмы были, по-видимому, самым ранним типом мест заключения на Востоке: В.В. Тишиным установлено, что они упоминаются еще в Древнем Китае и кочевой империи Хунну [Очерки…, 2019, с. 148] (см. также: [Кычанов, 2010, с. 32]). Как вспоминал русский торговец В.П. Батурин, побывавший в Бухаре в 1867 г. и проведший около месяца в такой тюрьме, в ней было темно, смрадно и сыро, а более всего терзала неизвестность дальнейшей судьбы [Шустов, 1870, с. 205].

Все это в полной мере совпадает со сведениями самого Ч. Стоддарта и его современников: он находился в темноте и сырости, из-за которой даже заболел ревматизмом. Кроме того, предпринимались попытки воздействовать на его психическое состояние: на следующий день после заключения к нему спустился бухарский чиновник, заявивший, что он – палач, которому приказано казнить офицера, если тот не примет ислам. Стоддарт к тому времени был уже настолько сломлен духом, что сразу же согласился на это предложение, лишь бы спасти свою жизнь [Постников, 2013, с. 82; Grover, 1845, р. 13; Hutton, 1875, р. 302][156]. Однако согласие перейти в «истинную веру» не повлекло немедленной перемены в его судьбе: лишь два месяца спустя после заключения он был освобожден и помещен в доме сначала миршаба, затем – достарханчи (распорядителя пиров эмира) Абдул-Халика, под его надзор, носивший открытый характер [Grover, 1845, р. 16][157].

Исследователи связывают освобождение Стоддарта, во-первых, с непостоянством настроения самого эмира, во-вторых, с тем, что позиции британских властей в соседнем Афганистане были весьма прочными, кроме того, англичане предпринимали попытки заручиться поддержкой других участников международной политики в Центральной Азии для спасения своего офицера. В частности, по просьбе британского дипломатического представительства в Стамбуле османский султан Абдул-Меджид I (1839–1861) отправил эмиру Бухары целую серию посланий с требованием отпустить подданного союзной ему Британской империи, которого он охарактеризовал как «английское официальное лицо» [Васильев, 2014а, с. 141–143; 2015, с. 252–253]. Англичане к этому времени начали переговоры со своими конкурентами по продвижению в Центральную Азию – русскими, которых также просили оказать дипломатическое содействие в освобождении Стоддарта [Постников, 2012, с. 85–86]. Наконец, как уже упоминалось, в дело вмешался хивинский хан, не только обсуждавший с британскими дипломатами возможность похищения пленного офицера [Хопкирк, 2004, с. 271–272][158], но и направивший Насрулле письмо с требованием освободить его [Васильев, 2014а, с. 143].

Между тем за время пребывания Стоддарта в тюрьме его имущество и документы были конфискованы и внимательно изучены. Допускаем, что эти два месяца и понадобились бухарским властям на исследование бумаг офицера. Вместе с тем не приходится сомневаться, что эмир и в самом деле ожидал реакции британских властей на сложившуюся ситуацию[159]. Убедившись, что последние никаких решительных действий не предпринимают и ограничиваются дипломатическими средствами, Насрулла, по-видимому, решил сам отреагировать на призывы иностранных государств освободить англичанина. Несомненно, отпускать его просто так эмир не намеревался в любом случае, а вот собрать более убедительные доказательства его разведочной деятельности ему было необходимо, чтобы предстать в глазах других участников международных отношений не свирепым тираном, творящим произвол в отношении иностранного дипломата, а правителем, пострадавшим от шпионских действий иностранца[160]. В то же время столь значительный интерес, проявленный иностранными державами к личности Стоддарта, только убедил Насруллу, что английский офицер является для них весьма ценным информатором.

В результате «оперативная слежка» за Стоддартом была продолжена. Прежде всего ему позволили писать письма – британским властям в Индии и Англии, дипломатическим представителям в Кабуле и Тегеране и даже собственным родственникам (в частности, сестре) [Grover, 1845, р. 19, 20]. Коллега Ч. Стоддарта, сэр А. Бернс[161] – британский офицер и дипломат, сам побывавший в Бухаре у того же эмира Насруллы в 1832 г., в книге по итогам этой поездки цитировал слова принимавшего его бухарского везира о том, «что на время нашего пребывания в Бухаре он вынужден запретить нам всякое употребление пера и чернил, ибо это могло ввести его государя в недоразумение и, следовательно, повредить нам самим» [Бернс, 1848, с. 385]. Таким образом, не приходится сомневаться, что предоставление бумаги, перьев и чернил Стоддарту стало тщательно спланированной провокацией: бухарские власти надеялись, что в своих письмах офицер проговорится и разоблачит себя как шпиона. Чтобы усыпить бдительность англичанина, его посланцам (из числа бухарских евреев, индусов, персов, афганцев и проч.) позволялось даже выезжать из города с его письмами, а задерживали их и изучали послания Стоддарта уже в пограничных владениях эмирата [Kaye, 1874, р. 110]. То же само происходило и с посланиями, адресованными ему. Однако неудивительно, что английский офицер довольно быстро раскрыл планы эмира и его сановников: в последующих письмах он специально оговаривал, что никаких подробностей своего пребывания в Бухаре он сообщать не может.

Вероятно, чтобы заставить Стоддарта дать признательные показания, его еще дважды, в 1839 и 1840 гг., помещали в заключение, правда, оба раза уже не в сырую яму, а в помещение при эмирском дворце. Причин первого заточения он так и не узнал, а второе связал с тем, что до эмира Насруллы могли дойти запоздалые слухи о намерении хивинского хана похитить офицера [Grover, 1845, р. 17]. Впрочем, и без этих краткосрочных тюремных заключений на него неоднократно оказывалось давление с целью добиться признания: по его словам, достарханчи постоянно «унижал» его, а афганец Абдул-Самуд-хан, наиб и фаворит Насруллы, к которому офицера перевели через полгода после освобождения, якобы даже предпринимал попытки его отравить [Постников, 2013, с. 82][162].

Убедившись, что переписка Стоддарта и слежка за ним не дают необходимых оснований, чтобы предать англичанина суду как шпиона, эмир Насрулла решил использовать еще один прием из арсенала оперативно-разыскной деятельности. В августе 1841 г., когда в Бухару прибыло российское посольство во главе с К.Ф. Бутеневым, Стоддарт был переведен на жительство в тот же дом [Grover, 1845, р. 32].